Читать книгу "Всем стоять на Занзибаре - Джон Браннер"

– Откуда мне было знать, что Младшенький таких, как я, запретит? У лобби младенцефермеров, наверное, триллионы долларов, а с таким деньгами что угодно сделаешь!

Он был неопределенно привлекательным: пожалуй, худощавым, пожалуй, темноволосым, манеры и осанка человека старше, чем можно было бы ожидать от его хронологических тридцати.

– Я всегда говорила, что согласна на усыновление! Мы могли бы встать в очередь, и уже через пять лет у нас был бы ничейный ребенок!

Она была на редкость красивая блондинка, более упитанная, чем ее муж, но диетой доведшая себя до модных сегодня объемов. Ей было двадцать три.

– Какой смысл ехать? – добавила она.

– Ну не можем же мы остаться! Квартиру мы продали! И часть денег уже истратили!

– А нельзя поехать куда-нибудь еще?

– Конечно, нельзя! Сама слышала, как на прошлой неделе несколько человек пристрелили при попытке тайком пробраться в Луизиану… И сколько мы протянем на двадцать тысяч баксов в Неваде?

– Мы могли бы поехать туда, забеременеть и вернуться назад…

– И что тогда? Мы же продали квартиру, разве ты не поняла? А если мы еще будем здесь после шести папа-мама, нас могут посадить в тюрьму! – Он хлопнул себя бедру ладонью. – Нет, придется как-то выкручиваться. Придется поехать в Пуэрто-Рико и там накопить деньжат, чтобы добраться до Невады, или подкупить кого-нибудь, чтобы нам дали паспорт в Перу, или в Чили, или в…

За входной дверью раздался лязг.

Не двинувшись с места, он поглядел на жену. Потом наконец сказал:

– Я люблю тебя, Шийна.

Она кивнула и под конец выдавила улыбку.

– Я отчаянно тебя люблю. Я не хочу чьего-то другого, секонд-хэнд ребенка. Пусть даже он родится безногим, я все равно его буду любить, потому что он твой.

– А я буду его любить, потому что он твой.

Снова лязг. Он встал. Проходя мимо жены, чтобы впустить бригаду перевозки, он поцеловал ее в лоб.

РЕЖИССЕРСКИЙ СЦЕНАРИЙ (3)

ОДНО ДЕСЯТИЛЕТИЕ СПУСТЯ

Выйдя из библиотеки, Дональд Хоган поглядел сперва на север, потом на юг, в обе стороны по Пятой авеню, размышляя, в какой из десятка окрестных ресторанов пойти на ленч. На данный момент решение казалось непосильным. Своим нынешним делом он занимался уже десять лет. Почти. Рано или поздно он неминуемо выдохнется.

«Нехорошо, наверное, если величайшее твое желание исполняется на все сто, когда тебе стукнуло всего двадцать четыре… »

По всей вероятности, у него впереди лет пятьдесят, и надежный шанс еще на десять. Принимая их предложение, он не заговаривал про пенсию, тем более про отставку.

Да, на пенсию его со временем отпустят. Но он понятия не имел, позволят ли ему когда-нибудь уйти в отставку.

В последние недели его знакомые – он взял себе за правило не иметь друзей – вслух замечали, что он выглядит старше своих лет и что у него появилась манера уходить в себя. Они удивлялись, что же такое с ним случилось. Но будь у кого-нибудь возможность сказать: «Дональд спрашивает себя, сможет ли бросить свою работу», даже самые близкие из этих знакомых – человек, с которым он вместе снимал квартиру, и бесконечная череда терок – поглядели бы на него в полном недоумении.

– Работу? Какую работу? Дональд не работает. Он – дилетант на вольных хлебах.

На всем белом свете приблизительно пять человек и компьютер в Вашингтоне знали правду.

– Садитесь, Дональд, – сказал, махнув узкой рукой в сторону стула, декан.

Дональд послушался, внимательно разглядывая сидящую в кабинете незнакомку: у этой женщины едва за сорок был изящный овал лица, хороший вкус в одежде и теплая улыбка.

Он немного нервничал. В последнем выпуске университетского студенческого журнала он опубликовал кое-какие заметки, а потом пожалел, что предал их гласности, хотя, если бы на него надавили, он бы честно ответил, что действительно так считал и до сих пор считает.

– Познакомьтесь, доктор Джейн Фоуден, – сказал декан. – Из Вашингтона.

Перед Дональдом замаячила пугающая перспектива: его аспирантский грант будет отменен на том основании, что, дескать, он неблагодарный подстрекатель. Поэтому он холодно и довольно неискренне кивнул посетительнице.

– Ну, тогда я вас оставлю познакомиться поближе, – вставая, сказал декан.

Это еще больше сбило Дональда с толку. Он-то ожидал, что старый хрыч пожелает остаться и будет беззвучно хихикать на протяжении разговора: вот сейчас еще один неуемный школяр попадет под нож. Поэтому ему никак не шло в голову, зачем его сюда вызвали, а потом доктор Фоуден достала и развернула на столе тот самый студенческий журнал.

– Ваша статья произвела на меня большое впечатление, – решительно сказала она. – Вы считаете, что с нашей системой обучения не все ладно, не так ли, Дон? Можно я буду звать вас Доном?

– Пожалуйста, если я смогу называть вас Джейн, – угрюмо сказал Дональд.

Она оглядела его задумчиво. Четыре пятых нынешнего населения Северной Америки можно было считать привлекательными или красивыми: сбалансированная диета и недорогое компетентное здравоохранение наконец сделали свое. Теперь, когда вступило в силу евгенистическое законодательство, процент красивых, по всей видимости, увеличится. И все же в Дональде Хогане было что-то неординарное. Женщины обычно говорили, что это «характер». Однажды студент, приехавший по обмену из Англии, назвал это зловредностью, что Дональд воспринял как комплимент.

У него были русые борода и волосы, он был чуть ниже среднего роста и с развитой мускулатурой, носил одежду, типичную для студента на рубеже века. Внешне он во всем соответствовал среде. Но внутри…

– Мне бы хотелось узнать ваше мнение, – сказала доктор Фоуден.

– Оно в статье. Там все можете прочитать.

– Лучше расскажите. Когда видишь что-то напечатанным, слова иногда помогают иначе оценить известное.

Дональд помедлил.

– Я не передумал, если вы на это намекаете, – наконец сказал он. Вонь и треск горящих лодок были слишком живы в его памяти.

– Я прошу не об этом. Я прошу максимум краткости и связные соображения, вместо этого… этой довольно сумбурной жалобы.

– Ладно. Мое образование превратило меня и практически всех, кого я знаю, в эффективные машины по сдаче экзаменов. Я понятия бы не имел, как быть оригинальным за пределами ограниченной сферы моей специальности, и единственная причина, почему я могу таким быть, вероятно, заключается в том, что большинство моих предшественников были еще более зашоренными, чем я. Об эволюции я знаю в тысячу раз больше Дарвина, это само собой разумеется. Но где между сегодняшним днем и годом моей смерти тот промежуток, когда я мог бы сделать что-то по-настоящему мое, а не наводить глянец на чужие труды. Ну да, разумеется, когда я получу степень, в сопутствующей ей брехне будет что-то о представлении – кавычка открывается – новаторской – кавычка закрывается – диссертации, но означает это лишь то, что слова в ней будут расставлены в другом порядке, чем в предыдущей!