Читать книгу "Бессмертник - Белва Плейн"

Да, здесь целая книжная сокровищница. Анна всегда старалась убирать эту комнату подольше. Есть книги старые, антикварные, с пожелтевшими страницами и меленькими буквами. Есть альбомы по искусству: мраморные дворцы с колоннами, арки; портреты женщин с младенцами; другие женщины, обнаженные, в небрежно наброшенных, почти прозрачных накидках; даже крест с висящим на нем распятым человеком — лицо мирное, покойное, а из рук и ног, из-под гвоздей, течет кровь. Эти страницы Анна перелистывала очень быстро.

Кто же владеет всем этим богатством?

Он приехал в середине сентября, ворвался в дом, одолев крыльцо в два прыжка. За ним спешил Куин с чемоданами; на чемоданах болтались бирки: «Лузитания. Первый класс».

Встретив мистера Пола в прихожей вместе со всеми, Анна вдруг поняла, что ожидала увидеть его совсем не таким, что безотчетно, даже не задумываясь, считала его похожим на родителей — неспешных, скупо роняющих слова, ступающих неслышными шагами.

А он шел по дому, словно по лугу: размашисто и широко, так что просторная прихожая сразу оказалась узкой и тесной. Голубые глаза — неожиданные на смуглом лице — сияли так, будто он только что весело смеялся. Он привез всем подарки и хотел раздать их сейчас же, без промедленья.

— Духи? — Миссис Монахан оторопела. — Куда, по-вашему, мне, старухе, надушенной ходить?

— В церковь, миссис Монахан, — решительно ответил мистер Пол. А голубые глаза лукаво искрятся: до чего славная у нас старуха! — Добавить к молитвам цветочного аромата совсем не грех. Даже Пресвятая Дева цветами не брезговала.

— Ох и болтун…

— А второй флакон для Агнессы. Она ведь еще не ушла в монастырь?

— Еще нет и, верно, не уйдет, зря родители надеются. У них, у бедных, разобьется сердце…

— Ничего с ними не случится, миссис Монахан. — Лицо его и голос сделались очень серьезными. — Пускай Агнесса выбирает свою судьбу сама. Это ее право, и приносить себя в жертву она не обязана.

В ту ночь Анна долго не могла уснуть. Ей мешал гулкий стук собственного сердца. Она ворочалась, ложилась то на правый бок, то на левый, то на спину, но стук был все слышнее, а мир полнился красотой и чудесными, острыми и сладостными волнениями… Но этот мир далек, он — вне ее жизни, она все пропустит, проведет всю жизнь в труде и умрет, так ничего и не узнав!

— Ну, понравился тебе мистер Пол? — спросила наутро миссис Монахан.

7

Вьюн — сорняк, оплетающий все и вся, — растет по ночам, незаметно. И утром выглядит точно так, как накануне. Но в один прекрасный день ты вдруг видишь, что он опутал ствол чуть не до кроны. И когда успел? Должно быть, ты просто не замечала, а он все стремился вверх, цепляясь за любой сучок и выступ; и вот уже, упрямый, сильный, прилепился к стволу накрепко, слился с ним, не оторвешь…

Как же смешны, как стыдны эти неотступные мысли о Поле Вернере! Когда успели они завладеть ею? Она ведь ничегошеньки о нем не знает! Да ей и дела нет! Но в один прекрасный день он появляется — незнакомец, не ведающий, что она, Анна, существует на свете, — и берет в плен ее душу. Глупость какая-то!..

По утрам Пол с отцом, в черных костюмах и твердых круглых шляпах-котелках, уходили на службу, а она прибирала его спальню: вешала в шкаф халат, расставляла на подзеркальнике флаконы, раскладывала расчески и щетки. Руки ее дрожали. Она не могла без трепета прикасаться к этим вещам, вдыхать их запах: шампунь, лосьон для бритья, табак, которым он набивает трубку. Порой она слышала этажом ниже его голос. Он стучался к отцу в кабинет: «Папа! Пора». И целый день потом, за любой работой и даже за обедом с миссис Монахан, слышала она этот голос.

Миссис Монахан любила посудачить о хозяевах. Да и понятно — уже много лет они составляли весь смысл ее жизни. Она рассказывала Анне, как приезжали в гости их парижские родственники. Как праздновали свадьбу дочери в отеле «Плаза». «Ты бы видела эти подарки! Битком набитый фургон отправили в Кливленд! А здесь, в доме, мы устраивали обед для подружек невесты. Их было ни больше ни меньше двенадцать душ, и все получили от невесты по золотому браслету на память! Мороженое заказывали у „Шерри“ — в форме свадебных колоколов и сердечек. Красота и вкуснота — пальчики оближешь!»

Миссис Монахан с радостью болтала и о Поле. Анне ничего не стоило направить разговор в нужное русло. Но она стыдилась — не миссис Монахан, а самой себя.

Едва взглянув в зеркало, Анна заливалась пунцовой краской. Зеркал же в доме было полно. По десять раз на дню встречала она свое отражение — в чепце и фартучке; чепец ей, откровенно говоря, очень шел, он обрамлял белой кружевной оборкой ее медно-рыжие волосы, которые она теперь зачесывала кверху и закалывала шпильками: косы-то носить уже вроде не пристало. Порой Анне казалось, что она вполне привлекательна, но чаще собственный вид — в чепце и фартучке — представлялся ей чрезвычайно нелепым и глупым. Точно жалкая обезьянка на плече у шарманщика: им почему-то всегда надевают чепчики. И в ней занималась глухая ярость. Он на такую даже не посмотрит! Да и с какой стати?! Он и в самом деле не смотрел, разве что за завтраком и за ужином. Только ужинал он чаще всего не дома. И она старалась не думать о роскошных ресторанах и особняках, где он бывает, о девушках, которых встречает, но девушки вставали перед глазами — в изысканных одеждах, в шляпках с перьями. Такие изредка приходят с визитами вместе с матерями. А по утрам он говорит ей с улыбкой: «Здравствуйте, Анна». Точно так же он здоровается с миссис Монахан. А на что ты рассчитываешь, глупая? Его отец всегда произносит что-нибудь о погоде, дает Анне любезные советы, вроде: «Не забудьте наушники, Анна, если соберетесь выходить, а то уши отморозите». Зима в тот год выдалась стылая, серая от быстро слежавшегося и не желавшего таять снега.

Но сын Вернеров не говорит ей ничего.

Если же Анне самой приходится к нему обращаться, ей кажется: он все знает, все видит, все написано у нее на лице. Она произносит, что велено («Звонил мистер такой-то, сказал: перезвонит в девять»), и звучит это, как сообщение чрезвычайной важности, а ответ («Говоришь, мистер такой-то? Перезвонит в девять?») гудит потом в голове гулко, как набатный колокол.

Отчего же одно живое существо тянется к другому? Так сильно, так неудержимо? Отчего?

— Ты сама не своя. — Джозеф прервал тишину, которая длилась уже несколько минут. Они ужинали на кухне вдвоем, у миссис Монахан был выходной: воскресенье. Миссис Вернер столкнулась с Джозефом однажды в задней, непарадной прихожей и, заметив, что он «весьма приятный молодой человек», позволила Анне приглашать его в дом. — Тебя что-то тревожит? Тебе здесь плохо?

— Честно сказать, мне тут не очень нравится.

— Но работа, ты говорила, легкая!

— Да, работа легкая.

— Тогда в чем дело?

— Даже не знаю.

— Что-то ты скрытничаешь, Анна. — Джозеф смотрел на нее встревоженно.

В чем дело, она знала прекрасно и чувствовала себя виноватой. К счастью, Джозефу ее мысли не прочитать; он блеклый, бесцветный, в нем нет сочных, ярких красок.