Читать книгу "Волчий закон, или Возвращение Андрея Круза - Дмитрий Могилевцев"

— Миллионов? — потянул Захар недоверчиво. — Большой дидько… Чего он, глупый, тут выступать? Гнилое тут место, железом пропитанное. Тут ни люди, ни волки не живут. Мы только пост на вокзале держим. Вон там, вишь, башенка торчит… эй, а это что на рельсах? Макар!

Впереди, метрах в двухстах, на рельсах лежал человек. Связанный. Заботливо уложенный так, чтобы шея — на одном рельсе, ноги — на другом.

— Стой! — крикнул Дан.

— Гони! — завопил Круз, кидаясь к турели. — Последыш, ко мне! Гони, Макар, жми! Ложись!

Стрелять Круз начал еще до того, как мягко стукнули колеса, разделив человечье тело. Наугад — по кустам, домам вдалеке, ржавой будке. Вдогонку стукнуло запоздало: та-тах! Засвистело, скрежетнуло тонко железом.

По чутью, а не рассудку Круз развернул турель вперед — как раз когда окно вокзальной башни осветилось вспышками. Дрезину трясло и качало, но Круз, чувствуя пулеметное тело, высадил в окно всю ленту. А с новой, сноровисто вправленной Последышем, полоснул по теням у перрона.

Позади грохнуло. И еще. Далеко и бессильно. Дрезина неслась сквозь кусты. По турели хлестали ветки. Последыш, запрокинув голову, захохотал, и вслед зареготали щенки — даже угрюмец Правый.

— Чего они, дурные, что ль? — спросил брюзгливо Захар и тут же залился сам, тоненько, по-птичьи.

Обтер слюни ладошкой и заявил:

— Дураки эти недоросли, тупые. Ишь, полезли. А мы их — пулеметом, га!

И зареготал снова.

— Так где ваша граница? — спросил Круз измазученного Макарку.

Тот потрогал трубку, но не ответил.

— Доигрались, — жизнерадостно ответил за него Захар. — Я давно говорил: придут недоросли, сожрут с навозом. Посты, отрава… Ну, плевать им три раза на вашу отраву, они и так все порченные. Я ж говорил!

Кто такие «недоросли», Круз узнал на станции Бобр в три часа пополудни. Они и в самом деле были совсем мальчишками, лет по двенадцать, самое большее. Семеро их лежали рядком на асфальте, глядя в мутное небо. Двоих из них убил Круз.

8

Наверное, дело было как раз в том, что «живое счастье» не убивало по-настоящему, не будило страха смерти у тех, кто еще мог видеть и рассуждать. Не было судорог, бубонов, лихорадки и смрада. Не было нутряного отвращения, животного, древнего ужаса, подстегивающего еще живых выживать. И оттого смерть виделась невыносимо жуткой. Не было у нее примет, она никак не предупреждала. Вдруг замирал человек, сидящий рядом, засыпал и не просыпался, опускался на травку передохнуть — и исчезал, превращаясь в еще дышащую, но уже глухую, слепую и немую куклу. Кто следующий?

«Живое счастье» не трогало обезумевших от горя, спешивших, стискивая руль, продирающихся сквозь заросли, корчащихся в злобе. Оно подстерегало слабость и усталость, караулило радость. Те, кто смеялся, выбравшись из километровых заторов на шоссе, добравшись до спасительной глуши, засыпали, обессиленные, — а те, кому повезло проснуться, видели, что невидимая смерть рядом и смотрит из глаз детей и братьев.

Были те, кто в ярости и страхе убивал себя и свои семьи, — но немного. Убивали за еду и воду, в особенности там, где сгрудились беженцы. Убивали за испечатанную бумагу и разноцветные побрякушки — те, кто еще ничего не понял.

По-настоящему смерть распахнула двери, когда по умам пожаром побежало имя «налоксон». Надежное единственное лекарство, спасение от страха, три дозы в день — и счастье не навестит вас! Страх и отчаяние нашли русло и понеслись мутным, грязным, кровавым селем.

Аптеки, потом больницы, потом охота за врачами. Бойня у фабрик. Пулеметы, разносящие в клочья толпу.

Налоксона было слишком мало. И колоться им следовало трижды в день. Там, где власть готовилась к мировой войне, налоксон выдавали по спискам и под охраной. Там, где не готовилась, уцелевшие из сильных закрылись с охраной, женщинами и запасами.

Налоксон не антибиотик. Антибиотика против «живой смерти» найти так и не смогли. Налоксон — это антиморфин. Он блокирует рецепторы, реагирующие на эндорфины и подделки, имитирующие их. Потому для тех, в ком «живое счастье» не ожило, он стал ядом, провоцируя тяжелейшие депрессии и психозы. Но обезумевшие от страха люди, добыв его правдами и неправдами, кололись непрестанно. Должно быть, среди тех, кто принимал налоксон и через неделю-другую перестал понимать, зачем дышит, и родилась простая мысль: оживить угасающую человечность может самое сильное из доступного человеку — настоящая чужая смерть, с кишками и кровью.

К сожалению, средство действовало.

Как оно действует, Круз увидел с чердака двухэтажного дома неподалеку от аэропорта. Круз отлеживался после попытки угнать «цессну». Ждал, пока подживет располосованная голень. Отлежавшись, хотел попробовать порт или рыболовецкие деревеньки в окрестности. Разжиться баркасом, а если повезет, и брошенной в суматохе яхтой. А там, глядишь, добраться до аэропорта, не ставшего пристанищем банды психов.

Когда смерклось, на пустырь за домом съехались машины. Стали, светя фарами. Из машин вышли существа с оружием. В большинстве из них люди распознавались только по прямоходячести. Грохотала музыка. Существа вытягивали из фургона людей. Мужчин, женщин, детей. И — медленно, хохоча, делали из них бесформенные груды мяса и внутренностей. Цепями, ножами. Ржавым крюком.

С полчаса Круз прикидывал, скольких существ он успеет убить, пока не убьют его. Существ было слишком много — с полсотни. А у Круза было только две гранаты. Потому Круз не стал никого убивать в эту ночь.

Ни яхты, ни баркаса он не нашел, потому что в городе началась война, люто бессмысленная и неистово кровавая. Люди в форме и с оружием убивали разнообразных существ с оружием, а те убивали всех подряд. Потом и уцелевшие люди в форме принялись убивать всех. Банды ходили из дома в дом и убивали всех, кого находили. Медленно, когда выспались и отдохнули, быстро, когда уставали.

Круз вмешался лишь единожды — когда в Восточном порту банда человекохорьков кинулась с топорами и мачете на сгрудившихся у причала беженцев. Те хотели попасть на военный транспорт, увозивший остатки трех батальонов пехоты. С транспорта начали стрелять, люди кинулись врассыпную. Круз высадил раму и тоже начал стрелять, из снайперской винтовки АР-10. Расстрелял три магазина, целясь неторопливо, выбирая момент, когда очередной хорек в человечьем обличье приостанавливался, чтобы добить. Но вскоре перестал различать, где избивающие, а где избиваемые. Или это беженцы, обезумев от ужаса, принялись убивать друг друга?

Тогда Круз перебрался в другой дом, где крики слышались не так громко, и лег спать. Поутру военный транспорт исчез, а на пирсе, на набережной, на окрестных улицах сплошным ковром лежали трупы, чемоданы и сумки. Среди них бродили жирные псы.

А в сумерках Круза, пробиравшегося от дома к дому, умело обложила и едва не загнала банда детей, полуголых, но вооруженных до зубов. Круз не хотел стрелять. Но когда дети перекрыли выход и принялись карабкаться на соседнюю крышу, откуда Крузово убежище просматривалось насквозь, он швырнул обе гранаты и выкатился во двор, паля направо и налево. Потом добил раненых. Потом его вырвало в лужу крови.