Читать книгу "Брошенные машины - Джефф Нун"

— Что там? — спросила Тапело. — Можно мне посмотреть?

Павлин вышел наружу. В руке у него был пистолет.

— Черт, — сказала Тапело.

— Уходим.

Павлин пошёл первым, мы — следом за ним. По переулку, на улицу. И Тапело увязалась за нами. Дошла с нами до самой машины, забралась на заднее сиденье.

— Это ещё что такое? — спросила Хендерсон.

— Я…

— А ну вылезай, нах.

— Слушай, я же вам помогла. Я вам помогла.

Хендерсон схватила её за куртку, вытащила из машины. Влепила спиной в стену.

— Эй, ты полегче!

— Иди домой, девочка.

— Что?

— Я сказала, иди домой, нах.

Я хотела вмешаться. Я правда хотела вмешаться. Хотела что-нибудь ей предложить, этой девочке. Только что я могла ей предложить? И что я могла сделать? Когда Хендерсон вот так вот психует, тут умри все живое.

— Оставь её, — сказал Павлин.

Вот так все просто. Хендерсон отпустила Тапело и вернулась к машине.

— Ну ладно, блядь. Хорошо. Как скажешь. Вот так.

Я посмотрела на девочку и отвернулась. Мне пришлось отвернуться. Павлин уже открывал багажник, чтобы положить туда зеркало. Ради него мы сюда и приехали. Теперь дело сделано, и все же…

Вспышки жёлтого света в окнах дома напротив, жёлтые пятна перед глазами, они накладывались друг на друга, и силуэт женщины, отпечатавшийся на сетчатке, как будто пойманный у меня в зрачках, у меня внутри. Меня начало отпускать только сейчас.

Женщина, фотограф.

Я не знаю, где она раздобыла этот кусочек зеркала и сколько она за него заплатила. То есть по-настоящему заплатила. Не сколько, а чем. И эта печаль. Ужасающая печаль — в этой женщине, и что мы с ней сделали, и что мы делаем, то есть вообще.

А потом я села в машину.

Павлин завёл двигатель. Девочка стояла на тротуаре и смотрела, как мы уезжаем. Но мы не остановились, нет. Нас уже ничто не остановит. Сейчас — ничто.

* * *

Сквозь тишину, по пустым улицам. Все дорожные знаки закрылись, как лепестки. Спите, шептали они, надо спать. Столько глаз — все закрыты. Произнеси одно слово, пусть даже шёпотом — и ты разбудишь весь город.

Что осталось невысказанным?

Нас остановил полицейский патруль. Может быть, женщина подала жалобу? Такого с нами ещё не бывало, ни разу. Сейчас все нарушают закон. Но полицейские просто поинтересовались, что мы делаем на улице в комендантский час. Павлин справился очень даже неплохо. Он объяснил, что мы в первый раз в этом городе, приехали в гости к друзьям, а сейчас едем домой, вот и все. Мы здесь пробыли всего один вечер и не знаем, какие тут правила, так он сказал.

Мы не знаем, какие правила.

* * *

Мы не смогли разбудить пожилую хозяйку, а Эдвард куда-то пропал. Было уже очень поздно, далеко за полночь. Я позвонила ещё пару раз, а потом Хендерсон выругалась и выломала окно.

В доме было тихо. Мы зажгли свечи на кухне. Хендерсон помогла Павлину смыть с лица красную жидкость, а потом он помог ей. Они не сказали друг другу ни слова. Всё делалось молча.

Павлин заявил, что ему хочется есть. Мы облазили все шкафы, но нашли только кошачью еду и большую жестяную банку сливок. Кошек мы в доме не видели; только тени, мягко скользящие в сумраке, и зелёные проблески в темноте. Хендерсон откопала бутылку виски, и мы выпили по чуть-чуть.

Потом разобрались с зеркалом.

Соблюдая все необходимые меры предосторожности, в тишине, мы завернули осколок в кусочек бархата из тех, что мне выдал Кингсли. Красная жидкость по-прежнему сочилась из зеркала — из дыры в ткани мира, проделанной этим стеклом. Я понимала, что мы сейчас соприкасаемся с неким потусторонним чудом, с чем-то, что пребывает за гранью привычной реальности. У меня тряслись руки. Мы плотно прижали завёрнутый в бархат осколок к стенке чемоданчика, чтобы остановить этот нездешний поток. Будем надеяться, это поможет. Никто из нас не смотрел на зеркало. Только сбоку, под определённым углом, чтобы даже случайно не увидеть своё отражение или отражение кого-то другого.

Называется: техника безопасности.

А потом всё закончилось. Осколок лежал в чемоданчике, рядом с другими, которые мы нашли раньше.

— Ну, вот и все, — сказала Хендерсон. — Вот и все.

— Что-то не так?

— Да нет, все так. Я просто устала.

— Я тоже, — сказал Павлин.

Всего шесть осколков. И у каждого — своё волшебство. Некоторых не хватает. Вот вчера ночью у нас был прокол. И ещё пару раз — до того. Так что сейчас их должно было быть семь, или восемь, или даже девять. Я уже потеряла счёт. Но шесть — это тоже неплохо. Шести вполне хватит. Ну хорошо. Может, ещё один — и тогда уже все. Ещё один осколок разбитого зеркала — и на этом мы остановимся. И пусть Кингсли ворчит сколько хочет.

Наверное, сам этот дом, его атмосфера, налёт серой пыли, пламя горящих свечей, все это вместе, и наша вылазка в турагентство, и то, что мы ещё под впечатлением от всего, что случилось сегодня, все это вместе располагало к молчанию. Мы сидели на кухне и пили виски. Павлин выпил больше всех.

— Ну, эта… — сказал он наконец.

— Вот только не надо сейчас начинать, — сказала Хендерсон.

— Так чего с этой девочкой?

— А чего с этой девочкой?

— Она очень даже неплохо управилась.

— А что она сделала? — спросила я.

— А ты не видела, Марлин? Девчонка была хороша.

— Правда?

— Ага. Она набросилась на ту тётку. Выбила у неё камеру. А потом повалила её на пол и сама тоже упала, прикинь. Вцепилась в неё мёртвой хваткой, и они стали кататься по полу. Это надо было видеть.

— Блядь, — сказала Хендерсон.

— Ты это к чему?

— Может, хватит уже про девчонку?

— Да что с тобой?

— Ничего.

— Бев?

Хендерсон отвернулась.

— А что там было сегодня? — спросила она. — Марлин?

— Я не знаю.

— Не знаешь?

— Нет.

Она повернулась к Павлину.

— Мы с тобой танцевали?

— Чего?

— Мы с тобой танцевали сегодня? Ну, после вспышки. Что было потом? Мне надо знать.

Павлин налил себе ещё виски.

— Нет, — сказал он. — Нет.

— Точно?

— Мы не танцевали.

— Ага. Хорошо.

— А почему ты спросила?