Читать книгу "Террор на пороге - Татьяна Алексина"

— Чем бездумней восторги, тем горестней разочарования, — предупреждала ты меня.

Но разве любовь прислушивается к советам? К тому же я была «непослушной девчонкой» — и непременно корректировала, а чаще игнорировала, твои профилактические предупреждения. «Даже если бы все знания и умения Марка были бездонно глубинными, ты бы уберегала меня от погружения в те глубины, так как в глубинах можно и утонуть», — мне выгодно было думать подобным образом.

В действительности ты, мамочка, не признавала любую поверхностность, потому что сама все делала основательно или, согласно твоей собственной формулировке, «дотошно». И раз уж собралась в Израиль, сразу же приступила к изучению иврита. Не к знакомству с ним, а к ежедневному, многочасовому общению. И меня, естественно, втянула в то общение, хоть я отбивалась:

— Марк в совершенстве владеет английским — и нам этого хватит!

— В совершенстве дано знать язык той земли, на которой родился и вырос. Белорусским он и правда безупречно владеет.

— И русским!..

Я отчаянно защищала престиж Марка, а ты защищала мою судьбу. Я не понимала, что престиж не может быть важнее судьбы. Прости меня, неразумную. И непослушную…

«А вы нарушаете предписания?» — это был голос того профессора, который заведует отделением. Что-то он ко мне зачастил… «Как раз предписания я и записываю!» Сейчас ему переводят мое вранье на иврит.

Переворачиваю еще одну страницу тетради и своих покаяний… Помнишь, я восхищалась и тем, как Марк преклоняется перед своей матерью. Отца своего он, как тебе известно, не знал. «Я должен заменить маме всех на свете!» Он обращался к маме на «вы» и благодарно целовал ей руку. Такого я еще не видала! А к щеке ее приникал сыновьим поцелуем, точно к святыне — не всуе, а лишь в совершенно особых случаях. Он был театралом, и спектакли мы почти неизменно посещали втроем — он, его мама и я… Мне казалось, что приглашать тебя без папы несправедливо, а ходить впятером — это уже «коллективное мероприятие». Если же все-таки мы отправлялись в театр вдвоем, он в антракте звонил маме из автомата, торопливо делился первыми впечатлениями и справлялся о ее самочувствии. Но вдруг решился на неопределенно длительный антракт в своих отношениях с мамой:

— Я смею позвать ее лишь в тот день, когда будет куда позвать: квартира, моя устроенность на работе. Здесь она, напомню, получает повышенную пенсию и еще некоторые привилегии — как инвалид и бывшая юная партизанка. Все наши скромные накопления я до копейки, как понимаешь, оставлю ей.

Мне не пришло на ум предложить и тебе, мама, — пусть даже для вида — тоже подождать комфортных условий, которые мы с Марком себе навоображали. Однако те условия на новом «постоянном месте жительства» к нам, ты знаешь, не торопились.

Марк, окончивший археологический факультет, был неколебимо уверен, что Святая земля непрерывно докапывается до свидетельств своей святости. Но, во-Первых, очень многое до него уже раскопали, а во-вторых, желающих и умеющих совершать «подземные открытия» оказалось гораздо больше, чем та древнейшая земля, мне казалось, могла предоставить. Деликатность Марка натыкалась на деликатность отказов. Я же, историк, не обладая его деликатностью, еще самоуверенней убедила себя в том, что с моей помощью все пять t лишним тысяч лет еврейской истории воспрянут перед ошеломленными израильтянами и, прежде всего, туристами, а это, в свою очередь, поднимет или даже вздыбит экономику государства.

Но выяснилось, что из всей нашей высокообразованной семьи как раз лишь уникальный электронщик и программист папа сумел бы в ту пору обрести полную обетованность на Обетованной земле. А он предпочел до самой смерти программировать в Минске.

В доме нашем физик всегда был во власти лирика. В твоей, мама, власти, принятой им по собственной воле… И все-таки он того плена чуть-чуть стеснялся. К примеру, песни знаменитого детского хора, которым ты дирижировала, папа напевал будто тайком, исключительно в ванной комнате при утренних умываниях и бритье. Однако он утверждал, что постоянно находиться среди детей — это несказанная радость и среди песен — еще более несказанное удовольствие, а что пребывать и вместе с детьми и вместе с песнями одновременно — блаженство в квадрате.

Но когда человек испытывает «блаженство» это, как правило, кого-нибудь не устраивает. Родители детей, у которых ты не обнаружила слуха и голоса, обвинили тебя в злостной семейственности. Олицетворением семейственности в твоем хоре была я. Папа советовал, чтобы я — пусть неискренне, но настойчиво — объявила тебе: «Мамочка, мне надоело петь. Отпусти меня в кружок драматический!» А я закатила драматическую сцену, истерику, точно не могла без пения жить. Потому что продолжала быть «непослушной девчонкой». И навлекла на тебя неприятности. Наверное, все-таки на первом месте для меня по-прежнему оставалась я сама… Прости, мама.

Можно сказать, что небольшим нашим семейством, как и хором, художественно, а не приказно дирижировала ты. До той поры, пока я наповал не влюбилась и не собралась на свою историческую родину, а папа не осознал, что не может существовать без города Минска. Ты заметалась между родиной исторической и привычной… А когда решила, что выбираешь ту, кою выбрала я, папа перестал напевать твои песни в ванной комнате. Сперва он замкнулся… А затем заявил, что если б предстояло устремиться за твоею и моею мечтой, он бы еще поразмыслил, но устремляться вслед за мечтой Марка категорически не желает.

Когда отмечалось 25-летие вашей свадьбы, я, помнишь, отклонила эпитет «серебряная», сказав, что геологи еще не обнаружили того драгоценного металла, который оказался бы достойным определить прочность вашего брачного союза. Это звучало красиво — и все аплодировали: А потом сама же разрушила тот союз. Потому что и в этом случае собственная женская судьба оказалась для меня дороже твоей. Еще раз прости.

Что-то разболелась спина. И рука онемела… Ничего особенного: после таких ранений это закономерно.

Еврейские мамы и папы одержимо выискивают у своих потомков музыкальные дарования. Ну, а если нет скрипки, рояля, так пусть будет хор! По этой причине ты, мамуля, словно никуда и не уезжала — те же две радости вернулись к тебе: дети и песни. Они не могли бы в те времена соперничать с папиной электроникой, но все же… Нет, ты не напрасно сюда приехала: опять дирижируешь! И мне обещают место учительницы: наследственное приобщение к детству. Это радость еще более несказанная (папино словечко!), если своих детей нет. Вот видишь: все еще впереди! А ножом в спину могут ныне пырнуть везде: где с целью наживы, а где с надеждою попасть в рай. Для раненого или убитого особой разницы нет.

Некоторое отличие от прежней твоей работы тут, безусловно, обнаружилось: никто не возмущается, что в хоре столько евреев. Твое дирижерское искусство и в семье попыталось вновь себя проявить. Увы, это не привело к желаемому результату. Стыдно, но я как-то, в минуту отчаяния, тебя упрекнула: «Сытый голодного не разумеет!» Питались мы, естественно, одинаково, но отсутствие у тебя профессионального голода почему-то на миг меня раздосадовало. Прости, мама… Сколько мудрых уроков ты мне ненавязчиво преподала! Но я и ученицей была непослушной. А теперь вот сама готовлюсь преподавать… Парадокс… Надеюсь, счастливый.