Читать книгу "Бомба для империи - Евгений Сухов"

Когда он вышел из дому, то совершенно не знал, в какую сторону топать. Его голова отказывалась соображать, а в глазах стояло незнакомое лицо, некогда принадлежавшее Павлу Лукичу Свешникову, бывшему актеру Городского драматического театра. По этому лицу слизью стекали его глаза…

Когда Ленчик вернулся на Старогоршечную улицу и вошел в дом Севы, его было не узнать: серое лицо, какие-то дикие глаза, и в них застыли слезы.

– Что с тобой? – первый заметил неладное Огонь-Догановский.

Ленчик открыл рот, но слов не последовало.

– А где Актер? – спросил Сева Долгоруков, с тревогой рассматривая Ленчика.

– Он… там, – ответил Ленчик и указал куда-то рукой. И с трудом добавил: – Мертвый.

– Как мертвый? – не понял Сева.

– Мертвый, – повторил Ленчик. – Его убили.

– Надо идти туда, – тихо сказал Африканыч. Очень тихо, но его услышали все.

– Зачем? – спросил Долгоруков. – Чтобы напороться на фараонов и потом объясняться с ними, что мы там делали?

И тут Ленчик произнес фразу, заставившую всех насторожиться. И призадуматься. А еще понять, что Ленька стал опытным и матерым. Как и они все…

– Когда я шел к нему, мне навстречу попался один человек. Плотный, в очках. Вежливый такой.

– Ну и что? – спросил Долгоруков.

– Он как раз выходил из переулка, когда я в него заходил, – добавил Ленчик.

– Ну и что? – повторил свой вопрос Всеволод Аркадьевич, не спуская глаз с парня.

– Ты сам учил меня все подмечать, – не глядя на него, произнес Ленчик, впервые перейдя с Долгоруковым на «ты». До этого Леонид никогда не позволял себе этого: со всеми, включая Огонь-Догановского, он был на «ты», и только с Севой – на «вы». И вот впервые – «ты»…

– Ну, учил… – нетерпеливо промолвил Долгоруков. – И что такого ты увидел в этом человеке?

– Пусть он нам все расскажет, что увидел, – остановил Севу Огонь-Догановский. – Все, с самого начала.

И Ленчик рассказал…

Когда он закончил, повисло гробовое молчание.

– Так что, ты думаешь, что это тот, плотный в очках, его убил? – пытливо посмотрел на Ленчика Долгоруков.

– Не знаю, – ответил тот. – Но это – возможно.

– А что, все может быть, – раздумчиво произнес Огонь-Догановский. – Ведь Актера явно пытали.

– Ясно, что пытали, – согласился со «стариком» Африканыч.

– Зачем? – резко повернулся в его сторону Всеволод Аркадьевич. – Что такого было у отставного актера ценного, о чем он отказывался говорить? Денег у него не было, драгоценностей – тоже…

Какое-то время все молчали. Первым, кто облек в слова мысль, которая промелькнула в головах у всех, был Павел Иванович Давыдовский.

– Это мы, – сказал он, и все разом повернулись в его сторону. – У Актера ничего и никого не было, – добавил он. – Кроме нас.

Вновь наступившая тишина была еще тише гробовой. Все осмысливали слова, только что произнесенные Давыдовским, – и находили их справедливыми и одновременно зловещими. Это была правда, о которой не хотелось думать и которую не хотелось знать. Наконец, Сева сказал, ни к кому не обращаясь и одновременно обращаясь ко всем:

– Такие муки, какие вынес Актер, не вынести никому. И мы будем исходить из того, что Павел Лукич рассказал все, что от него хотели услышать. Или почти все. Что это значит? – Сева поочередно посмотрел на каждого из друзей. – А это значит, что нечто подобное может произойти и с нами. И нам теперь надлежит быть крайне осторожными…

– А что им нужно? – спросил Ленчик.

– А ты как думаешь? – ответил вопросом на вопрос Долгоруков.

– Деньги?

– А что еще, по-твоему?

– Так что, речь идет об этих ста восьмидесяти трех тысячах, что мы взяли в последний раз? – спросил Африканыч.

– Думаю, да, – ответил Всеволод.

– Но там же все как будто было чисто? – поднял в удивлении брови Неофитов.

– Вот именно, «как будто», – буркнул Огонь-Догановский. – Выходит, не все…

– Да чисто все было, чисто, – снова подал голос Африканыч. – Просто попался кто-то умный и хитрый и раскусил нас. Ведь этот простофиля не себе вез деньги, а кому-то…

– Он не говорил кому, – раздумчиво произнес Сева. – Но этот «кто-то», надо полагать, и прислал того человека, что встретил Ленчик.

– Это не факт, что тот, плотный в очках, и есть человек того, умного и хитрого, – заметил Давыдовский.

– Не факт, – согласился Всеволод Аркадьевич. – Но покуда мы именно так будем думать. Чтобы не попасть впросак и просто-напросто уцелеть.

– И что нам делать? – спросил Африканыч.

– Быть крайне осторожными. Не ходить по одному, – не раздумывая, ответил Долгоруков. – Предлагаю всем покамест жить у меня и выходить из дому лишь по крайней надобности. А тебе, великий ловелас, – Сева посмотрел на Неофитова, – придется повременить с твоими барышнями…

– Как скажешь, – кисло ответил Африканыч.

И потекли скучные дни бездействия, крайне ненавистные для таких деятельных натур, как Всеволод, Ленчик, Африканыч, Давыдовский и Огонь-Догановский.

Сева по объявлению в «Губернских ведомостях» (подавать объявление в газету ходили Ленчик с Давыдовским, но никакой слежки за собой не заметили, равно как и плотного господина в очках) нанял экономку – барышню годов двадцати пяти по имени Елизавета Матвеевна, весьма миловидную, – и она делала все работы по дому и готовила на всю компанию еду, покуда мужчины по целым дням пили вино и играли в карты, вяло обмениваясь ничего не значащими фразами. Кухарничала Елизавета Матвевна, надо признать, весьма средне, но нанимать новую кухарку не было желания ни у кого. К тому же некоторые вещи, при угрозе самой жизни, отошли на второй план. Такие, к примеру, как вкусность еды или изящество костюма. И если у членов команды Долгорукова и не поменялось мировоззрение и привычки, то взгляд на разные жизненные обстоятельства стал иным…

Они гуляли в саду, вспоминали старых товарищей и золотые денечки, когда они все, кроме Ленчика, были членами клуба «Червонные валеты», после чего мрачнели и уединялись по своим комнатам.

Огонь-Догановский, по большей части, читал и сам с собой играл в карты или шахматы.

Ленька по целым дням смотрел в окно. Мысли текли вяло, с трудом пробираясь сквозь густой туман, наполнивший голову. Почему-то вспоминалось детство, нелегкое, но какое-то беззаботное, и больше всего на свете хотелось в него вернуться. Он даже запросто отдал бы все свои шляпы и трость с перламутровым набалдашником, только бы побывать в детстве хотя бы недельку. Или пару дней. Ну, пусть день. Чтобы не думать об угрозе, нависшей над всеми ними.

Давыдовский забавлялся тяжестями и постоянно отжимался от пола, кряхтя и отдуваясь. Этот сдаваться не думал и, похоже, мало заботится о завтрашнем дне. И если бы его спросили: «Что будет завтра?» – то он бы ответил: «Что будет – то будет»…