Читать книгу "Veritas - Рита Мональди"

Однако истинная трудность путешествия заключалась в том, чтобы преодолеть ущелья болгарских гор, самые узкие ущелья, где может проехать только одна карета; затем преодолеть не менее жуткий перевал Красная Башня, мучиться, пробираясь по очень плохой дороге, полной вязкой, часто перемешанной с камнями, грязи, устоять против снега, льда и сильных ветров, которые могут опрокинуть даже большую карету. А еще необходимо было пересечь реки Сава и Морава, которые в восьми часах пути к югу от Белграда впадают в Дунай у Семендрии. Реки, на которых зимой нет мостов, ни из дерева, ни из лодок, потому что они, как правило, становятся жертвами осенних паводков. В конце концов, утомленному путешественнику нужно было решиться подняться на борт турецкой шлюпки в ледяных водах Дуная, где лодка постоянно подвергается опасности быть раздавленной льдами, в худшем случае – в ужасно узком месте Железных ворот, особенно страшных при отливе.

Неслучайно первые османские посольства обычно пускались в это длительное путешествие в теплое время года и зимовали в Вене, чтобы отправиться обратно только следующей весной. Никогда с османской стороны не возникало исключений из этого правила. При этом в Вене все еще с ужасом вспоминали обиды, которые пришлось вынести миссии государственного советника, камергера и президента Имперского надворного совета графа Вольфганга Эттинген-Валлерштейнского, который, после заключения мира 26 января 1699 года, был отправлен его императорским величеством Леопольдом I в качестве посла в Блистательную Порту. Эттинген-Валлерштейн слишком долго тянул с приготовлениями к отъезду и только 20 октября решил отправиться в Константинополь со своей свитой из 280 человек по Дунаю. Когда же он на Рождество прибыл в негостеприимные горы Болгарии, то хорошо понял, что значит пережить неприятный сюрприз.

Невзирая на это и вопреки всем традициям, турецкий ага отправился в путешествие посреди зимы. У великого визиря, должно быть, было действительно важное послание для принца Евгения, что привело императорский двор и всех жителей Вены в немалый трепет. Каждый день все бросали обеспокоенные взгляды на берег Дуная в ожидании, когда вдалеке раздадутся фанфары янычаров и покажутся шестьдесят, а то и семьдесят кораблей, на которых прибудут ага и его многочисленная свита. Все были готовы к прибытию около полутысячи человек, в крайнем случае не менее трехсот, как обычно бывало вот уже на протяжении целого столетия.

Турецкий ага оказался у цели только 7 апреля, с недельным опозданием. В этот день напряжение достигло наивысшей точки: даже император Иосиф I счел политически разумным подать туркам неявный знак своей доброжелательности и вместе со своей семьей посетил церковь босоногих кармелиток, которая находилась на острове Святого Леопольда, как раз в том самом квартале, где должны были разместить турок. Каково же было всеобщее изумление, когда ага в сопровождении трепещущих на ветру знамен, звона литавр и пения флейт ступил на берег острова и стало ясно, что в свите его не более двадцати человек! Как я прочел позднее, кроме переводчика с ним были только ближайшие слуги: гофмаршал, казначей, секретарь, первый камердинер, шталмейстер, шеф-повар, кофевар и имам, по поводу которого в листовке выражали удивление, поскольку он был не турком, а индийским дервишем. Простые слуги, повара и конюхи были наняты османами по пути, в Белграде, равно как и двое янычаров, которые должны были выполнять службу по несению знамени и боеприпасов аги. Именно это уменьшение свиты и позволило are достичь Вены всего лишь за два месяца пути, ибо он действительно отправился из Константинополя 7 февраля.

Сегодня утром ага со свитой должен был – войдя в город через опускной мост, затем пройдя под Красной Башней, по площади, которая называется Лугек, мимо собора Святого Стефана, – посетить дворец его светлости принца, пославшего для этой цели вперед карету, запряженную шестеркой лошадей, а также четырех оседланных, в украшенных серебром и золотом сбруях лошадей для сопровождения посланника.

Я в спешке бросился на улицу и успел как раз вовремя: под любопытными взглядами толпы свита уже повернула с Кернтнерштрассе в наш переулок. Возглавлял шествие конный обер-лейтенант гвардии, офицер Герлицка, в сопровождении двадцати солдат городской стражи, которые обеспечивали безопасность посольства на протяжении всего времени пребывания. Из-за клубов пыли, которые поднял конвой, большого наплыва народа и стремительности приближающихся лошадей мне пришлось остановиться и прижаться к стене углового дома между Химмельпфортгассе и Кернтнерштрассе. Сначала мимо пронеслась карета императорского комиссара по вопросам довольствия, который встречал турецкое посольство на границе с церемонией так называемой смены караула и сопровождал его до самой столицы. За ним следовал – ко всеобщему удивлению – странный всадник пожилого, хотя и неопределенного возраста, который, как я услышал в толпе, был тем самым индийским дервишем. Затем трое чавушей, иными словами, турецких судебных исполнителей, один из которых ехал справа, а лошадь его вели двое слуг, шедших пешком. Этот чавуш, держащий обеими руками верительную грамоту великого визиря, был укутан в зеленую, вышитую серебряными цветами тафту и восседал на атласе цвета красной киновари, на котором красным лаком была изображена печать великого визиря с тиснением из чистого золота. По левую сторону ехал переводчик Блистательной Порты.

Наконец мы увидели посланную принцем Евгением карету, запряженную шестеркой лошадей, внутри которой бормочущая, исполненная любопытства толпа увидела турецкого агу, закутанного в одежды из желтого атласа и накидку из красного, подбитого соболем сукна. Голова его была покрыта большим тюрбаном. Напротив него сидел, как я понял из разговора двух женщин, императорский переводчик. По обе стороны от кареты бежали, сопя и прокладывая себе дорогу локтями, два лакея Савойского и четверо слуг аги, сопровождаемые еще одним турецким всадником, о котором говорили, будто бы он – первый камергер. Замыкали шествие слуги аги, а также солдаты городской гвардии.

Я тоже приблизился ко дворцу принца. Как и ожидалось, я, едва войдя под портал здания, наткнулся на Клоридию, которая о чем-то оживленно беседовала с турецким лакеем.

Как я уже отмечал, моя жена Клоридия при посредстве хормейстера Камиллы де Росси получила хоть и временную, однако хорошо оплачиваемую и почетную работу: благодаря своему происхождению она довольно неплохо владела турецким языком, а также lingua franca – тем не очень похожим на итальянский язык говором, который был введен много столетий назад генуэзцами и венецианцами в Константинополе и которым часто пользовались османы. Поэтому Клоридию и наняли посредницей между персоналом посольства и слугами принца Евгения. Оба переводчика, которым необходимо было переводить официальные переговоры обеих сторон, этим воистину заниматься не могли.

– Ну, хорошо, но не больше одного графина! – наконец сказала лакею Клоридия.

Я вопросительно посмотрел на нее: хотя последние слова она произнесла по-итальянски, слуга-турок улыбнулся ей хитрой понимающей улыбкой.

– Его взяли в плен при Зенте, и во время плена он немного научился итальянскому языку, – пояснила мне Клоридия, в то время как мужчина исчез за большим порталом дворца. – Вино, вино, им только и нужно, что выпивка! Я пообещала, что тайком дам ему и его друзьям один графин, я уж попрошу сестер из Химмельпфорте. Но только один! Иначе ага узнает и укоротит им всем рост ровно на голову. И при этом комиссар по довольствию каждый день выдает три окки вина, две окки пива и пол-окки кухонного вина армянам, грекам и евреям из свиты аги. Почему эти турки не признают нашего Бога? Он даже священникам позволяет пить вино!