Читать книгу "Золотые века - Альберт Санчес Пиньоль"

■

Однако как-то раз в ноябре месяце городок удостоился великой чести принимать первого секретаря Военного министерства. Его привели в эту забытую всеми географическую точку неотложные задачи стратегического характера. Высокопоставленное лицо сопровождала свита, к которой присоединились тридцать представителей местной власти, потому что ни один чиновник — начиная с самого городского головы и кончая последним приставом — не желал упустить возможность войти в состав официальной процессии. Они совершили обход окрестностей и приблизились к утесам — великолепным утесам! „Господь создал этот мир за шесть дней, в воскресенье он отдыхал, а в понедельник, чтобы придать своему творению окончательный блеск, установил артиллерийские орудия на их вершинах. Шесть или семь пушек калибром сто пятьдесят миллиметров — и никакая осада с моря не заставит нас отступить. Будем строить укрепления“. Все это секретарь Министерства рассказывал, энергично размахивая своим маршальским жезлом, и его жесты были полны красноречия. „В случае войны вы, господа, являетесь тылом страны. Но как бы вы оценили работу нашего кабинета, если бы он недооценил возможность удара в спину, неожиданного и смертельного?“ Возможно, кому-то из присутствовавших пришло в голову, что за последние восемь — десять лет до городка докатились лишь волны войн гражданских, а они всегда приходили из внутренних районов страны, но он прикусил себе язык.

Однако, когда процессия уже собиралась вернуться в городок, секретарь, страдавший близорукостью, прищурил глаза и спросил, что это за черная фигура смотрит в море и стоит так неподвижно, — до этой минуты он принимал ее за короткий ствол дерева, расколотого и обожженного молнией.

— А почему ее не уведут оттуда, — спросил он, выслушав первое объяснение, — ее же унесет порывом ветра, это же такое суровое и дикое место.

— Да она всю жизнь стоит там, — сказал городской голова.

— Всю жизнь?

— Именно так, за последние двадцать пять или двадцать семь лет она не пропустила ни одного свидания со своей болью, — сказал городской голова, — это вдова моряка, потерпевшего кораблекрушение.

— Если быть точными, прошло уже двадцать девять лет, — вмешался в разговор городской нотариус.

— Но это же совершенно невероятно и, вне всякого сомнения, представляет собой явление исключительное, — произнес секретарь Военного министерства. — В вашем распоряжении имеются эти восхитительные утесы, созданные природой. Однако еще большего восхищения достойна природа этой женщины.

Поскольку ответом ему было молчание, он продолжил:

— Да неужели вы этого не понимаете?

Они этого не понимали.

— О, эти штатские, — произнес он, и в голосе его звучали одновременно презрение и жалость. — Им неведома драма окоп. На передовой солдаты одержимы тремя страстями: женщины, женщины и еще раз женщины. Враг осыпает наши позиции не только шрапнелью, но и листовками. Содержание их всегда сводится к одному: пока ты тут страдаешь, твоя жена спит с соседом. Но если бы у наших солдат была уверенность в том, что их жены ведут себя так же, как эта, происки врагов пошли бы прахом. Вне всякого сомнения!

В его голосе прозвучали нотки раздражения: — Моральный дух армии! Моральный дух солдат — вот главное! Эта женщина являет собой пример поведения в тылу, который стоит четырех дивизий! Теперь вы меня понимаете?

■

Однако, несмотря на то что некоторые граждане хотели заполучить в качестве награды для города мост, а другие ремесленное училище, большинство склонялось к идее статуи с мраморной плитой, потому что мосты идут на пользу только тем, кому надо переезжать на другую сторону реки, а ремесленные училища — людям неблагодарным, которые получают свой диплом, поступают в столичный университет и никогда больше не возвращаются в город. Надпись на постаменте Semper fidelissima[12]они позаимствовали у одного известного журналиста, написавшего прекрасную статью об уродке. Теперь о ней говорила вся страна, и все газеты печатали репортажи с фотографиями. Под ними значились все имена и фамилии изображенных на них лиц, и все достойные жители города поспешили изучить и исследовать генеалогическое дерево женщины, чтобы внести туда необходимые изменения, — и по странному стечению обстоятельств оказалось, что добрая половина отцов города приходятся ей родственниками.

Однако, если какой-нибудь вопрос и вызвал споры, так это была организация праздничного ужина, который устроил в ее честь город. Еще до того как правительство дало деньги на монумент, было принято здравое решение устроить многолюдный ужин. Ее посадили среди самых почетных жителей города, которые обращались к ней так деликатно и нежно, как обычно ведут себя в присутствии детей-идиотов, выживших из ума стариков или котят персидских кровей.

Однако в конце ужина городской голова, который был к этому времени навеселе, вообразил — как это часто бывает с людьми во время застолья, — что благородные чувства, овладевшие им, являлись врожденным свойством его натуры, а не результатом возлияния, и, размахивая салфеткой и постукивая вилкой о хрустальную рюмку, чтобы добиться тишины, завопил:

— Если у нас есть эта женщина, которая представляет собой живой памятник, зачем нам нужна какая-то каменная глыба?

Однако толпа закричала: „Нет, нет, нет, пусть будет и памятник! Самое главное — это, конечно, наша уродка, но и памятник нам не помешает!“

Однако незначительное меньшинство стало им возражать — потому что в те времена даже в самых отдаленных уголках земли стали появляться республиканцы — и говорить: „Конечно, конечно, мы тоже за статую, но против надписи на постаменте! Уродка — это наша гордость, и она — образец верности, но если мы поставим статую с такой надписью, то получится, что мы утверждаем, будто наш город верен монархии, а уж с этим мы в корне не согласны, нет, нет и нет!“ Сторонники двух взглядов сначала отлупили друг друга, а потом разошлись в разные стороны, и на протяжении следующих дней представители большинства, встречаясь на улице с представителями меньшинства, делали вид, что не замечают их, и представители меньшинства отвечали им той же монетой. И те и другие останавливались только для того, чтобы поздороваться с уродкой: „Добрый день, может быть, он как раз сегодня вернется“, — в словах первых звучала преданность монархии, а вторые выражали таким способом свою республиканскую солидарность.

Волнение нарастало и нарастало по мере того, как приближался день установки памятника, и тут вдруг в мэрию пришла телеграмма из столицы: необходимо будет устроить на постой гвинейцев, служащих в преторианской гвардии. Озадаченный этим сообщением, мэр отправился в ближайший город, где имелся телефон, и позвонил в соответствующее учреждение. Высокопоставленный чиновник закричал: — Pero ¿cómo? ¿Los del protocolo no les han avisado de que su majestad presidirá los actos? Madre mía[13].