Читать книгу "Часовщик - Родриго Кортес"

Томазо нахмурился и теперь уже веско, вкладывая значение в каждое слово, произнес:

— На земле, созданной нашим Творцом, Его преданный слуга имеет право на все.

Конечно же, Бруно далеко не сразу понял, что имеет право почти на все, и так же не сразу осознал, что часы, которые он видит, нуждаются в постоянной опеке. Но видения посещали его все чаще — на рынке, в церкви, а то и прямо посреди работы. И в одиннадцать лет он понял, что никто, кроме него самого, не может, да и не хочет всей полноты ответственности за город.

Он уже видел, что человек не всегда полезен городу. Более того, человек вполне может быть «заусенцем», из тех, что появляются на шестернях и начинают мешать размеренному ходу курантов. Стоило такому «заусенцу» появиться, и люди начинали ссориться, а работа — и без того не слишком слаженная — вставала.

Привыкшему к порядку во всем и уже взвалившему груз ответственности за невидимые глазом «часы» Бруно это причиняло невыносимые страдания. Но первым заусенцем, который он решился устранить лично, — едва ему исполнилось двенадцать, — стала юная монашка по имени Филлипина. Выросшая на брюкве, пшеничной каше и житиях святых в маленьком, спрятанном в лесах монастыре, монашка вышла в мир, когда чума выкосила и монастырь, и снабжавших его провизией крестьян. И первым делом начала проповедовать.

Словно шестеренка, всю свою жизнь провертевшаяся в одних и тех же пазах, Филлипина не имела ни малейшего представления о том, как дышит и чем движется город. И тем не менее заклинала жителей немедленно раскаяться, бросить греховную жизнь, то есть работу, и перейти на брюкву, пшеничную кашу и жития святых — пока не явится Христос.

Филлипина даже не задавалась вопросом, кто их будет кормить, но, следует признать, яро убежденная в своей правоте и довольно симпатичная девица имела невероятный успех — особенно среди вдов. В считанные дни хорошо отлаженное «тиканье» города начало давать сбои, а уже через две недели Филлипина создала настоящий отряд из женщин, намеренных бросить все, подобно блаженному Иерониму, уйти в пустынь и ждать второго прихода Иисуса.

И тогда Бруно забеспокоился. Вдовы всегда составляли крайне важную часть городской жизни. Например, стоило какой-нибудь вдове забеременеть, как по городу начинали ползти слухи, у судьи появлялись дела о побоях, на падре Ансельмо нападал дар красноречия, а храм наполнялся жаждущими получить индульгенцию об отпущении греха горожанками.

Исход такого количества вдов лишал их мужчин ночных приключений, городского судью — части работы, а падре Ансельмо — доходов от продажи индульгенций и самых его преданных прихожанок. Злонамеренно или нет, но Филлипина пыталась лишить невидимые часы города жизненно важных для их размеренного хода частей.

Бруно — тогда совсем еще мальчишка — попытался подвигнуть на решительные меры против деятельной монашки городского судью, со всем почтением, разумеется, но получил однозначный отказ.

— Это не мои полномочия, — холодно отреагировал на просьбу подмастерья магометанин.

Тогда Бруно обратился к падре Ансельмо, но тот даже не стал его слушать.

— Филлипина — истинная невеста Господня, — трусливо стреляя глазами по сторонам, выдавил священник. — Мне ее упрекнуть не в чем.

И тогда Бруно исправил ситуацию сам. Узнав, что в гостином доме остановился отряд саксонских наемников, он дождался часа, когда солдатня уже не отличала старухи от девственницы и даже мальчика от девочки, и рассказал Филлипине, что проститутки вдруг раскаялись и страстно желают немедленной проповеди и утешения.

Наутро о множественных безнравственных связях монашки знал весь город, и недоброжелателям было глубоко плевать, что там произошло по своей воле, а что — не по своей.

И «часы» опять пошли, как и прежде, — размеренно и точно.

Когда судья пришел к Исааку Ха-Кохену, он в первую очередь спросил об этой странной монете.

— Что скажешь? Кто мог добыть королевские патрицы? Неужели фаворит королевы?

Они оба знали, что каждый новый фаворит первым делом набивает карманы, само собой, из казны.

Исаак развел руками:

— Очень может быть. Судя по всему, он аферист и пройда. Сведущие люди говорят, что он и у Папы в постели бывал… когда помоложе был.

— Вот шайтан! — от души выругался судья.

Старый еврей дождался, когда взрыв эмоций закончится, и только тогда сказал главное:

— Меня гораздо больше беспокоит другое, Мади. Указ об Инквизиции. Я на днях получил письмо из Неаполя, и евреи пишут, что на Сицилии введение Трибунала закончилось большой кровью.

Судья замер. До него доходили смутные слухи о жутком побоище в Неаполе — столице Королевства Сицилия. Но о его причинах пока не знал никто.

— Ну как? — прищурился старый меняла. — Ты уже догадался, почему там полыхнуло?

Судья вспомнил, как нагло у него отняли и подозреваемого, и вещественные доказательства, и напряженно заиграл желваками.

— Конфликт юрисдикции?

— Точно, — кивнул еврей. — Главный председатель суда Неаполя против главного инквизитора Неаполя. Один вешает преступивших закон священников, а другой сжигает восставших против Церкви законников… и пока не сдается ни тот, ни другой.

За полчаса до полудня на площади собрались мастеровые всего города. У часовщиков был прямой интерес: вызволить своего человека из малопонятного конфликта с Церковью, а ткачей и красильщиков возмутил сам факт нарушения городских привилегий заезжим монахом.

— Король, видно, забыл, как присягал на верность конституциям Арагона, — сокрушенно качали широкополыми шляпами одни.

— Да что король? — отмахивались другие. — Король еще ребенок, и всем заправляют королева-мать и этот ее жеребец в рясе!

Духовника королевы никто как духовника и не воспринимал.

Затем на ступеньках магистрата установили три стула: для председателя суда, королевского нотариуса и старейшины самого могущественного цеха города — цеха часовщиков. А едва единственные работающие куранты города указали полдень, из храма Божьего в сопровождении двенадцати молчаливых доминиканцев вышли все трое нарушителей спокойствия. Впереди ступал бледный от переживаний падре Ансельмо, за ним — исполненный чувства собственного достоинства брат Агостино Куадра и последним — откровенно скучающий сеньор с лицом нотариуса.

— Ну что, святые отцы, вы наконец готовы сказать, в чем обвиняют нашего Олафа? — поднялся со своего места старейший мастеровой цеха.

— Разумеется, — вышел вперед Комиссар Трибунала. — Во-первых, в богохульстве.

Часовщики сдержанно загомонили, но старейшина поднял руку, и на площади воцарилась тишина.

— Ну, за богохульство кого угодно можно осудить, — с ходу отверг он первое обвинение. — Среди мастеровых сдержанных на язык немного, и за это под стражу не берут.