Читать книгу "Клуб адского огня - Том Нокс"

— Древние гоминиды жили на юге Франции сотни тысяч лет. Эти люди походили на нас, но не совсем.

— Вы имеете в виду неандертальцев?

— Да, но помимо них бывают и другие. Homo erectus и Homo antecessor. Даже Homo heidelbergensis[8]. И так далее…

— Э-э-э… Да…

Кристина рассмеялась.

— Я снова завела вас в дебри? Что поделать… А теперь позвольте показать кое-что поистине изумительное.

— Думаю, это произведет впечатление.

Автомобиль приближался к центру Шанлыурфы. На холмах громоздились бетонные дома, по сторонам залитых солнцем и покрытых пылью бульваров тянулись большие магазины и деловые здания. Другие улицы казались более тенистыми и старомодными. Пока машина пробиралась в потоке дневного оживленного движения, Роб успел разглядеть кусок аркады Оттоманской эпохи — вход на многолюдный сук, иными словами, местный базар. За одряхлевшими каменными стенами прятались мечети. Шанлыурфа отчетливо делилась на старый — очень старый! — квартал и наполовину уходившие в пустыню новые.

Слева Роб увидел большой, как ему показалось, парк со сверкающими на солнце прудами, каналами и изящными чайными домиками — очаровательный оазис посреди суеты и грязи большого курдского города.

— Сады Голбаси, — пояснила Кристина. — А это рыбные пруды Авраама. Местные жители уверены, что пророк Авраам собственноручно запускал сюда карпов. Город восхитительный — для тех, кто любит историю. Мне здесь нравится…

Автомобиль пробирался по узким улочкам старого города. Резко вывернув руль влево, Кристина вывела машину на широкую дорогу, идущую вверх по склону холма, и развернулась перед воротами прятавшегося в тени здания. Надпись гласила: «Музей Шанлыурфы».

В вестибюле пили черный чай трое небритых мужчин. Они поднялись и приветливо поздоровались с Кристиной. Она бегло ответила им по-курдски или по-турецки. Во всяком случае, этого языка Роб совершенно не понимал.

После обмена любезностями посетители прошли через следующие двери в глубь дома, и Кристина подвела Роба к каменной статуе: двухметровой высоты светло-кремовое изваяние мужчины с глазами из черного камня.

— Его откопали в Шанлыурфе десять лет назад, когда закладывали фундамент банка возле рыбных садков. Статую нашли среди остатков неолитического храма возрастом примерно одиннадцать тысяч лет. Так что это, по-видимому, древнейший из каменных автопортретов человека в истории нашего мира. И он просто стоит тут, рядом с банальным огнетушителем.

Роб посмотрел на изваяние. Определенно лицо каменного человека выражало печаль и сожаление.

Кристина указала на статую.

— Глаза из обсидиана.

— Вы правы. Это изумительно.

— Ну вот, — ответила Кристина, — я и убедила вас!

— Но какого черта эта статуя здесь делает? Я имею в виду — если она такая знаменитая, то почему не в Стамбуле? Почему о ней не трубит по всему миру пресса? Я никогда не слышал об этой скульптуре.

Кристина пожала плечами; от ее движения ярко сверкнул на фоне загорелой кожи серебряный крестик.

— Может быть, курды и правы. Может быть, турки и впрямь не хотят, чтобы они слишком уж гордились своим наследием. Кто знает?

Пока они прогуливались по пышному саду музея, Роб рассказал своей спутнице о том, как заметил во взгляде землекопа самую настоящую ненависть. Спросил о странной атмосфере на раскопках.

Кристина нахмурилась. Несколько минут она демонстрировала Робу выставленные в саду различные экспонаты из далекого прошлого: римские надгробные плиты, оттоманскую резьбу по камню. Когда же археолог и журналист направились к машине, женщина указала на другую статую, изображавшую мужчину-птицу с распростертыми крыльями. Узкое лицо с раскосыми глазами было исполнено устрашающей жестокости.

— Его отыскали возле Гёбекли. Я думаю, это ассирийский демон пустыни. Возможно, Пазузу, злой дух ветра. У ассирийцев и других жителей Месопотамии были сотни демонов — ужасающий пантеон. Губительница Лилит, Адрамалех, демон жертвоприношений. Многие из них ассоциировались с ветрами и птицами пустыни.

Роб был уверен, что женщина тянет время. И терпеливо ждал, когда же она ответит на его вопрос.

Внезапно Кристина повернулась к нему.

— Ладно, вы правы. Насчет… атмосферы на раскопках. Даже смешно. Я прежде не сталкивалась ни с чем подобным, а ведь я копала по всему миру. Рабочие как будто в обиде на нас. Мы хорошо платим, но все же они… недовольны.

— Это как-то связано с турецко-курдским противостоянием?

— Нет. Не думаю, что дело в нем. Или, по крайней мере, не только в нем. — Кристина направилась к автомобилю, стоявшему под большим фиговым деревом. — Тут кроется что-то еще. Постоянно происходит что-нибудь неприятное. Падают лестницы, портится оборудование, ломаются автомобили. Слишком много всего, чтобы можно было говорить о случайностях. Иногда я всерьез думаю, будто курды хотят, чтобы мы прекратили работы и убрались отсюда. Как будто они…

— Что-то скрывают?

Француженка вдруг покраснела.

— Глупо, но — да. Больше всего похоже на то, как если бы они старались что-то утаить. Но и это еще не все. Я, пожалуй, скажу вам…

Роб остановился, не открыв до конца дверцу машины.

— Что?

Кристина промолчала. И лишь когда оба сели в лендровер, тихо сказала:

— Франц. Он копает. По ночам. Сам по себе, с двумя-тремя рабочими. — Она включила мотор и добавила, тряхнув головой: — И я не имею ни малейшего понятия, почему.

7

Форрестер сидел за своим захламленным столом в Новом Скотленд-Ярде. Перед ним лежало несколько фотографий изуродованного человека, Дэвида Лоримера. Жуткое зрелище! Два грубо вырезанных на груди знака, кровь, стекающая по коже…

Звезда Давида.

Лоример. Никакой не еврей, чистокровный шотландец. Может, налетчики решили, что он еврей? Или они сами были иудеями? Или нацистами? Что там говорила журналистка? Могли ли это быть неонацисты? Форрестер повернулся и в который раз принялся рассматривать сделанные криминалистами на месте преступления фотографии подвала: черно-бурую кучу земли, которую расковыряли лопатами и заступами. Яму налетчики вырыли глубокую. Определенно что-то искали, и искали очень упорно. Интересно, нашли они то, что хотели? Но если они что-то искали, зачем было тратить время и терзать так некстати побеспокоившего их старика? Почему бы не оглушить его, или связать, или, на худой конец, просто убить? Зачем понадобилась такая сложная, отдающая ритуалом жестокость?