Читать книгу "Беда - Джесси Келлерман"

— Таранообразный нос корабля, пять букв, на «Р».

— Ростр.

— Р-о-с-т-р. Подходит. Благодарствую.

— Не за что.

Джона с легкостью угадывал такие вот редкие слова: авторы кроссвордов частенько повторяются, а медицинский факультет уничтожил фильтр, защищающий мозг от информационного балласта. Джона порой бессознательно запоминал какие-то факты и сам удивлялся, невесть как припомнив их потом.

В час дня он глянул на часы. Как раз в эту минуту Рэймонда Инигеса предают земле.

В два часа Джордж посоветовал:

— Может, поднимешься, глянешь, как она?

Джона захлопнул книгу.

На втором этаже он сначала зашел в ванную, погляделся в зеркало. Ханна хотела видеть его в точности таким же, как на первых курсах, и хотя полностью скрыть следы лет он не мог — вот и подбородок стал тяжелеть, как у отца, — Джона по возможности прихорошился, влажной рукой зачесал волосы с боков на пробор. Результат его вполне удовлетворил. Как бы снова не пришлось покупать фальшивое удостоверение личности.

Он постучал в дверь и услышал, как Ханна ворочается под множеством слоев покрывал. Она вечно мерзла. Нейролептическая гипотермия, по-научному говоря.

Джона окликнул ее по имени, не получил ответа и вошел.

В нос ударил густой запах одеколона. Туалетный столик, где Ханна держала всевозможные спреи, сулившие по дешевке ароматы дорогих одеколонов, был пуст. Закрытые коробки подчас пробуждали в Ханне паранойю, и если Джордж не успевал их убрать, то их содержимое настигала безвременная гибель.

В комнате ничего не менялось с тех пор, как ее обитательнице исполнилось двенадцать. Постеры с Дженет Джексон и Джонни Деппом обтрепались по углам, из-под них проступали неравномерно выцветшие обои. Антологии, дневники. Скотчем приклеены к стене фотографии друзей-одноклассников, школьной команды по софтболу — групповое фото с тренером в тот год, когда они выиграли Кубок трех штатов. Кисточка бахромы — память о выпускном вечере — прикноплена к двери. Стопки кассет, ящики забиты свитерами. Ее кубки — слишком тяжелые, с острыми краями — давно переместились в подвал. Возле кровати, рядом с телефоном в форме божьей коровки — портрет покойной матери. Единственная примета из недавних лет — вымпел Мичигана, который Джона приволок в прошлом году в октябре.

— Ханна.

Лежит, свернувшись.

— Ты не спишь?

Рука пробирается из-под слоя одеял, глаза следят за ним — концентрические круги мишени.

— Можно подойти?

Она кивнула.

Он присел на край кровати.

— Как чувствуешь себя?

Она откашлялась.

— Пить хочу.

Выползла из-под одеял. Она спала в джинсах и шерстяном свитере, сверху — коричневый махровый халат. Моль проела дыру на уровне живота, проступает желтая и ноздреватая, как сыр, плоть. Неконтролируемая прибавка веса, вызванная нейролептическими факторами.

Без разрешения Джона не смел прикоснуться к ней. Однако на лестнице Ханна положила руку ему на локоть и предупредила:

— Меня тут нет.

Как это понимать? Он не знал. На всякий случай ответил:

— Я тут.

Они устроились в кухне, откуда Джордж не мог их слышать. Свой завтрак Ханна в основном скормила кошке, и Джона спросил, не приготовить ли ей что-то еще. Она покачала головой. На голове — воронье гнездо. Он предложил вычесать ей волосы. Не встретив отказа, сходил наверх и принес расческу с редкими зубцами и флакон детского масла.

Сидел у нее за спиной, что-то тихонько приговаривая, ничего серьезного, старался ее рассмешить. Настроения Ханны менялись, словно комбинации в игровом автомате. Бывала заторможенной, как нынче, или неконтактной, дезориентированной, или вспыльчивой, подозрительной. Он научился следить за малейшими переменами.

— Все волосики запутались, — сказал он, разбирая очередной колтун. Ее волосы представлялись ему нейронами — взбесившимися, растущими наружу, бегущими прочь от вечно мятущегося мозга. Он вычесывал прядь за прядью, чтобы Ханна была красивой, аккуратной.

К третьему курсу Джона уже немало знал об устройстве мозга. Видел его в анатомическом театре, изучал в разрезе, и ему было известно, что заболевание Ханны чаще всего относят к числу нейрохимических. Впрочем, существовала и другая теория — анатомическая. А третья группа ученых (сокращавшаяся с каждым годом, по мере того как психиатрия все больше срасталась с биологией) считала этот недуг психосоциальным. И хотя все дружно признавали эту болезнь недифференцированной, хронической и прогрессирующей, единственного верного эпитета — кошмарная — не произносил никто.

— Что ты сейчас смотришь по телевизору? «Робинзонов»?

— Нет. — Она пожала плечами.

— А что?

— Эмерила.

Он рассмеялся:

— Глядишь, в следующий раз ты приготовишь мне обед.

— Фрикасе тебе сделаю, — сказала она и наконец улыбнулась.

Это в самом деле была она, Ханна. Пряталась где-то там, изредка выглядывала, махала ему рукой. Вот что разбивало ему сердце. Но он поспешил воспользоваться этим недолгим просветом.

— Тук-тук.

— Кто там?

— Настырная корова, — представился он.

— Настырная ко…

— Мууууу.

Снова она улыбнулась.

— Тук-тук, — повторил он.

— Кто там?

— Настырная корова-дислектик.

— Настырная корова-дис…

— Уууууум.

Они дружно засмеялись.

— Моя очередь, — сказала Ханна. — Тук-тук.

— Кто там?

— Настырная черепаха.

— Настырная че…

Она медленно вытягивала шею, будто выглядывая из панциря.

— Тук-тук, — сказал он.

— Погоди, моя очередь, — сказала она.

— Прости, — извинился он. — Помешал тебе на полуслове.

— Тук-тук.

— Кто там?

— Настырная черепаха-дислектик.

— Настырная черепаха-дис…

Она так же медленно заползла обратно в свой панцирь.

Они посмеялись от души. Этой шутке сама же Ханна и научила его — сколько-то лет тому назад.

— Расскажи анекдот, — попросила она.

В голову лезли только сальности, подслушанные в операционной. Вряд ли они позабавят Ханну.

— Как-то я иссяк, — повинился Джона.

Напрасно. Она вновь ушла в себя, оттолкнула недоеденный багет. Лентяйка Сьюзен потянулась было за ним, но Ханна спустила кошку на пол и шикнула на нее, выставляя за дверь.