Читать книгу "Алиенист - Калеб Карр"

Мы миновали раздвижные железные двери в мужское отделение и проследовали за Фуллером к последней камере слева. Санитар остановился возле укрепленной двери и распахнул наблюдательное окошко.

– Вульфф! – позвал он. – К тебе посетители. Официальные лица, имей в виду.

Крайцлер стоял прямо напротив окошка, глядя внутрь камеры, я же в поисках точки наилучшего обзора пристроился у него за плечом. Внутри клетушки с голыми стенами на грубой кровати, обхватив руками голову, сидел человек, рядом с койкой стояло стальное судно. Крохотное окно, почти не пропускавшее света, было забрано тяжелыми толстыми прутьями. На полу неподалеку от человека располагался металлический кувшин с водой, а также поднос с краюхой хлеба и миской с остатками чего-то похожего на овсянку. Из одежды на узнике была только нижняя рубаха и шерстяные кальсоны без пояса и подтяжек (похоже, о предупреждении самоубийств здесь заботились). Тяжелые кандалы сковывали запястья и лодыжки несчастного. Через несколько секунд после окрика санитара он поднял голову, и портрет дополнила пара красных глаз, живо напомнивших мне пару собственных жутких утренних пробуждений. Усатое, изборожденное глубокими морщинами лицо заключенного не выражало ничего, кроме бесстрастной покорности.

– Мистер Вульфф? – позвал его Крайцлер, внимательно наблюдая за ответной реакцией. – Вы трезвы?

– Как тут не протрезветь?… – медленно ответил человек; речь его была невнятна. – … После ночки в таком-то месте?…

Крайцлер закрыл железную дверцу на смотровом окне и обратился к Фуллеру:

– Ему давали наркотики?

Фуллер неловко пожал плечами:

– Он бредил, когда его привезли, доктор Крайцлер. Главный сказал, что это не обычное опьянение, так что его по уши накачали хлоралью.

Крайцлер тяжело и раздраженно вздохнул. Хлоралгидрат был истинным проклятием его существования. Горький, бесцветный и несколько едкий раствор замедлял сердцебиение, что приводило пациента в странное спокойствие. Или же, в том случае, если раствор он получал в салуне, – а этим баловались многие современные заведения, – человек впадал в состояние, близкое к коме, что делало его легкой добычей воров или похитителей. Большая часть медицинского сообщества, тем нe менее, настаивала, что хлораль не вызывает привыкания (с чем Крайцлер решительно не соглашался), а учитывая то обстоятельство, что себестоимость препарата составляла всего двадцать пять центов за дозу, это делало его дешевой и удобной альтернативой кандалам или кожаной смирительной упряжи. Поэтому хлораль частенько пользовали на буйных, особенно в психическом смысле, субъектах, что, впрочем, не мешало применять его и но отношению ко всякому задержанному, склонному к насилию. За двадцать пять лет применения препарат, что называется, «ушел в народ». Хотя «народ» в те времена мог совершенно свободно купить не только хлораль, но и морфий, опий, индийский каннабис, как, впрочем, и любое другое средство подобного рода – достаточно было зайти в аптеку. Тысячи людей разрушили свои жизни, поддавшись способности хлорали «освободить от забот и печалей любого, даровав ему здоровый сон» (именно такой текст был размещен производителем на упаковке). Смерть от передозировки стала обычным явлением, все больше и больше самоубийств совершались при посредстве хлорали, а наши врачи все так же продолжали уверять пациентов в безопасности и полезности препарата.

– Сколько гран? – поинтересовался Крайцлер, сменив бессильный гнев на простую досаду. Ему было известно, что назначение средства не зависит ни от Фуллера, ни от него самого.

– Они… начали с двадцати, – с опаской ответил санитар. – Я говорил им, сэр, я говорил им, что вы планируете произвести осмотр и обязательно рассердитесь, но… ну, в общем, вы же знаете, сэр.

– О да, – тихо сказал Крайцлер. – Я знаю.

То была истина, очевидная для всей нашей троицы: будучи осведомленным о критических взглядах Крайцлера, равно как и о возможном неодобрении им действий персонала, главный врач чуть ли не вдвое увеличил дозу хлорали, тем самым серьезно понизив способность Вульффа как-то участвовать в предстоящей процедуре. И, разумеется, ему были известны особенности методов работы Крайцлера, который при осмотре задавал пациенту множество наводящих вопросов. Само собой, было категорически необходимо, чтобы обследуемый был полностью свободен от дурманящего воздействия каких бы то ни было препаратов, будь то наркотики или же простой алкоголь. Так коллеги относились в Крайцлеру вообще, а в особенности – те, кто постарше.

– Ну что ж, – объявил Ласло, несколько секунд оценивавший проблему. – Ничего не поделаешь, Мур, – мы уже здесь, и время поджимает.

Мне сразу пришла на ум странная связь между этим его выражением и «планом», который он упомянул прошлой ночью в своем письме к Рузвельту, но я ничего не успел сказать – Ласло уже отодвинул засов на двери и навалился на нее всем весом.

– Мистер Вульфф, – громко произнес Крайцлер, – нам нужно поговорить.

Весь следующий час я наблюдал, как Крайцлер обследовал этого отсутствующего и совершенно дезориентированного человека, удерживавшего в сознании, насколько ему позволял хлоралгидрат, то обстоятельство, что если выстрел, разнесший вдребезги большую часть головы юной Луизы Рудесхаймер, был произведен действительно им самим из его собственного револьвера (а мы уверили его в этом), то в таком случае он скорее всего безумен и должен быть направлен в психиатрическую клинику (большинство таких преступников увозили отбывать срок в Маттеван), а не в тюрьму или на виселицу. Крайцлер тщательно отметил это его отношение, но обсуждать уголовный аспект пока не стал. Вместо этого он, будто бы пробегая глазами по списку, принялся забрасывать Вульффа самыми разнообразными вопросами, не имеющими, на первый взгляд, никакого отношения к делу: о его прошлом, семье, друзьях, детстве… Сами вопросы были глубоко личного свойства и в нормальных обстоятельствах выглядели бы, по меньшей мере, бесцеремонными, если не сказать вызывающими. По ходу допроса стало очевидно, что реакция Вульффа на эти вопросы менее агрессивна, нежели у большинства людей в подобных обстоятельствах, – явное следствие воздействия наркотика. Но отсутствие естественного раздражения повлекло за собой недостаточную точность и прямоту в ответах, а это, похоже, обрекало беседу на досрочное окончание.

Однако даже химическое равнодушие Вульффа не выдержало, когда к финалу беседы Крайцлер начал расспрашивать его о Луизе Рудесхаймер. Питал ли Вульфф к девочке какие-либо чувства сексуального характера? Ласло спрашивал это с той удивительной прямотой, коя так редко проявляется при обсуждении столь щекотливых моментов. Есть ли в его доме или же по соседству другие дети, к которым он испытывает чувства подобного рода? Была ли у него когда-нибудь подружка? Посещал ли он публичные дома? Не замечал ли он у себя сексуального влечения к мальчикам? Почему он застрелил девочку, а не зарезал ее? Сначала Вульфф настолько ошалел от всего этого, что обратился за поддержкой к Фуллеру, спросив того, обязан ли он отвечать или же нет. Санитар с каким-то сладострастным весельем предельно ясно объяснил ему, что да, обязан, и Вульфф на время покорился судьбе. Но еще через полчаса он встал, пошатываясь, громыхнул кандалами и поклялся, что не родился такой человек, который заставит его участвовать в столь непристойном допросе. Следом он демонстративно заявил, что скорее предпочтет встретиться с палачом – и в этот момент Крайцлер тоже внезапно встал и посмотрел собеседнику прямо в глаза.