Читать книгу "Артур и Джордж - Джулиан Барнс"

Джордж теперь чувствует себя совсем как тогда, когда он смотрел на далекую классную доску и не понимал, какой ответ правильный. Он чувствует себя будто перед тем, как запачкаться. Сам не зная почему, он говорит:

— Я буду солиситором.

Сержант разжимает пальцы, отступает и хохочет в лицо Джорджу. Потом плюет под башмаки Джорджа.

— Вот, значит, чего ты думаешь? Со-ли-си-тором? Такое большое слово для такого замухрышки-полукровки. Думаешь, ты станешь co-ли-си-тором, если сержант Аптон скажет «нет»?

Джордж удерживается и не говорит, что быть ему солиситором или нет — зависит от Мейсон-колледжа, и экзаменаторов, и Юридического общества. Он думает, что ему следует как можно быстрее вернуться домой и рассказать отцу.

— Дай-ка я задам тебе вопрос. — Тон Аптона вроде бы стал мягче, и Джордж решает еще немного ему подыграть. — Что это за штуки у тебя на руках?

Джордж приподнимает руки, машинально растопыривая пальцы в перчатках.

— Эти? — спрашивает он. Нет, этот человек просто слабоумный. — Да.

— Перчатки.

— Ну, тогда, раз ты умный обезьяненыш и собираешься стать со-ли-си-тором, ты должен знать, что пара перчаток означает «идти на дело», так?

Тут он снова плюет и уходит по проселку. Топоча. Джордж плачет.

К тому времени, когда он добирается домой, он себя стыдится. Ему шестнадцать, ему не дозволено плакать. Орас с восьми лет не плачет. Мод много плачет, но она не просто девочка, а еще и больная.

Отец Джорджа выслушивает его и объявляет, что напишет главному констеблю Стаффордшира. Нестерпимо, что простой полицейский хватает его сына на публичной дороге и обвиняет его в воровстве. Полицейского следует уволить со службы.

— Я думаю, он свихнутый, отец. Он два раза плюнул в меня.

— Он в тебя плевал?

Джордж снова задумывается. Он все еще испуган, но знает, что это не причина замалчивать правду.

— Я не могу говорить с уверенностью, отец. Он был примерно в ярде от меня, и он два раза сплюнул совсем рядом с моей ногой. Возможно, он просто сплевывал, как все невоспитанные люди. Но когда он это делал, казалось, был на меня зол.

— По-твоему, это достаточное доказательство намерения?

Джорджу это нравится. Вопрос к будущему солиситору.

— Возможно, что нет, отец.

— Я согласен с тобой. Отлично. Про плевки я упоминать не буду.

Три дня спустя преподобный Сапурджи Идалджи получает ответ от капитана, высокородного Джорджа О. Энсона, главного констебля Стаффордшира. Оно датировано 23-м января 1893 года и не содержит ожидаемого извинения и обещания принять меры. Вместо этого Энсон пишет:

Будьте так любезны спросить вашего сына Джорджа, у кого был взят ключ, который был положен на вашем пороге 12 дек.? Ключ был украден, но если можно доказать, что причиной была глупая выдумка или шалость, я не буду склонен допустить в отношении нее каких-либо полицейских мер. Если, однако, лицо, замешанное в исчезновении ключа, откажется дать какие-либо объяснения касательно произошедшего, мне по необходимости придется отнестись к случившемуся со всей серьезностью как к воровству. Могу сразу же предупредить, что не поверю никаким заявлениям вашего сына, будто он ничего не знает про этот ключ. Мои сведения о произошедшем получены не от полиции.

Священник знает, что его сын порядочный и честный мальчик. Ему следует научиться смирять свои нервы, которые он, видимо, унаследовал от своей матери, однако тут уже заметны многообещающие успехи. Настало время обращаться с ним как со взрослым. Он показывает письмо Джорджу.

Джордж читает письмо дважды и медлит, собираясь с мыслями.

— На дороге, — начинает он после паузы, — сержант Аптон обвинил меня в том, что я заходил в уолсоллскую школу и украл ключ. Главный же констебль, с другой стороны, обвиняет меня в сговоре с кем-то другим или другими. Один из них взял ключ, затем я принял от него украденный предмет и положил его на ступеньку. Может быть, они убедились, что я не бывал в Уолсолле два года, и переделали свою историю.

— Да. Отлично. Я согласен. И что еще ты думаешь?

— Я думаю, что они оба свихнутые.

— Джордж, это детское слово. И в любом случае наш христианский долг — жалеть и поддерживать слабых умом.

— Извините, отец. Ну, тогда я могу думать только, что они… что они подозревают меня по какой-то причине, но я не понимаю какой.

— А что он подразумевает, по-твоему, когда пишет «Мои сведения о произошедшем получены не от полиции»?

— Наверное, это означает, что кто-то прислал ему письмо, обвиняющее меня. Разве что… разве что он пишет неправду. Он ведь может делать вид, будто знает что-то, чего на самом деле не знает. Возможно, это просто обман.

Сапурджи улыбается сыну.

— Джордж, с твоим зрением ты никогда не смог бы стать сыщиком. Но с твоим умом ты будешь прекрасным юристом.

Артур

Артур и Луиза не поженились в Саутси. Не поженились они и в Минстеруорте в Глостершире — родном приходе невесты. Не поженились они и в городе, где Артур родился.

Когда Артур покинул Эдинбург, став дипломированным врачом, он оставил там Мам, своего брата Иннеса и трех младших сестер — Конни, Иду и малютку Джулию. Оставил он там и еще одного обитателя их квартиры — доктора Брайана Уоллера. Как ни был Артур благодарен за репетиторскую помощь Уоллера, что-то продолжало его тревожить. Он так и не избавился от подозрения, что помощь не была бескорыстной, хотя в чем могла заключаться корысть, Артур выяснить не сумел.

Уезжая, Артур полагал, что Уоллер вскоре заведет в Эдинбурге собственную практику, обзаведется женой и солидной местной репутацией, а затем отойдет в изредка возникающее воспоминание. Ожидания эти не осуществились. Артур отправился в широкий мир добывать средства ради своей незащищенной семьи, а затем обнаружилось, что защиту ее взял на себя Уоллер, которого, черт побери, это вовсе не касалось. Он стал, по выражению, которого Артур сознательно не употреблял в письмах к Мам, кукушонком в гнезде. Всякий раз, когда Артур приезжал домой, он доверчиво воображал, что семейная повесть застывала на месте до его очередного визита и продолжится с того мгновения, на котором остановилась. Но всякий раз ему приходилось убеждаться, что история — его любимая история — продолжалась без него. Он то и дело натыкался на слова, на непонятные взгляды и намеки, на воспоминания о чем-то, в чем он больше не фигурировал. Здесь без него текла и текла какая-то жизнь, и эту жизнь, казалось, одушевлял жилец.

Брайан Уоллер не обзавелся врачебной практикой, и пописывание стихов не стало профессиональной рутиной. Он унаследовал имение в Инглтоне в Уэст-Райдинге в Йоркшире и повел праздную жизнь английского помещика. Кукушонок теперь владел двадцатью четырьмя акрами собственного леса, окружавшего серое каменное гнездо, именовавшееся Мейсонгилл-Хаус. Ну что же, тем лучше. Но только не успел Артур толком переварить эту прекрасную новость, как прибыло письмо от Мам, оповещавшее его, что она, Ида и Додо также покидают Эдинбург ради Мейсонгилла, где для них приготовляют коттедж, расположенный на земле поместья. Мам никак не оправдывала свое решение, не сослалась, скажем, на здоровый воздух и нездоровую дочку, а просто сообщила, что это произойдет. Вернее, произошло. О да, имелось и объяснение — арендная плата была очень низкой.