Читать книгу "...И белые тени в лесу - Мария Грипе"

Слушать это без смеха было невозможно, и своим весельем я заразила Каролину – она так прыскала во время чтения, что я едва могла разобрать слова. Едва справляясь с приступами смеха, Каролина продолжала:

«К тому же Берта – одаренная музыкантша. Она играет на пианино, постоянно совершенствуя свое мастерство. Сейчас ее вниманием завладел Эдвард Григ, и в эту минуту, когда я пишу эти строки, в тишине растворяются последние звуки „Песни Сольвейг“.

– Ох, прекрати, ради бога!

Я так смеялась, что даже вскрикнула, Каролина не отставала; мы повалились на кровать и корчились в пароксизме смеха. Еще бы, как подумаешь об уроках музыки, которой я занималась по настоянию мамы… И как раз сегодня я мучила несчастного Грига, все верно. Выходит, в это самое время – под мамин стон – Каролина писала в замок. Я думала, что умру от смеха.

– Мы так весь дом перебудим.

Каролина взяла себя в руки и немилосердно возобновила чтение: «Мне кажется, у нас с сестрой есть склонность к философии, в особенности это относится к моей сестре, которая вообще отличается медитативным, глубоким душевным складом. Мы вместе внимательно изучили труды великих немецких философов: Шопенгауэра, Канта, Ницше и многих других. Мне бы хотелось особенно подчеркнуть это обстоятельство, потому что, прочитав в юном возрасте великих философов, легко можно прийти к убеждению, что на земле не осталось ни одной неизвестной мысли. Однако мой опыт подсказывает, что к одним и тем же мыслям можно возвращаться вновь и вновь, передавая их от одного поколения к другому, – для меня мысль не существует до тех пор, пока я не пропущу ее через себя. Только сделав ее своей, я вполне могу понять ее».

Тут Каролина остановилась.

– Последнее, кстати, правда, хотя звучит напыщенно, – сказала она.

Я перевела дух.

– Это все?

Я совершенно обессилела от смеха.

– Про тебя – все. Или ты думаешь, что этого недостаточно?

Да уж куда больше… Мне стоило больших усилий, чтобы не рассмеяться снова.

– Ты и вправду собираешься это отправить?

– Конечно. Ты же говорила, что мы должны быть образованными.

Мина у Каролины была самая комичная. Я заметила ей, что всем этим премудростям нам не научиться и за всю жизнь.

– А сами они, думаешь, научились?

Мы снова прыснули. Теперь я понимала, почему Каролина не хотела показывать мне той части письма, которая касалась ее. Если уж она так раззолотила мою незначительную персону, то как же она должна была украсить свою, и без того богатую красками!

О да, Каролина созналась, что читать это вслух было бы и впрямь неловко.

Итак, мы отправили письмо в замок.

Я надеялась, что его воспримут как шутку. Иначе бы им пришлось подумать, что Каролина страдает манией величия. Как бы там ни было, шансы у нас были невелики.

Мы с мамой продолжали изучать объявления о найме и ждать вестей от бабушки. Теперь, когда все было уже решено, мама старалась устроить нас как можно лучше.

Она заметно переменилась с тех пор, как от нас ушла Свея и Ловиса заняла ее место. Свея была необычайно властной женщиной, и мама слушалась ее, как маленькая. Связано это было с тем, что бабушка – мамина мать – умерла так рано, что мама едва ее помнила. Она носила в сердце неизбывную тоску по своей матери, и сама сознавала это. Именно поэтому перед сильной Свеей, которая к тому же была не прочь занять место бабушки, мама становилась безответным ребенком.

Но теперь она словно повзрослела. Ловиса была совсем не похожа на свою предшественницу. Пухлая, смешливая, она не имела ни малейшего желания повелевать и распоряжаться – все это она предоставила маме, в то время как Свея чувствовала себя хозяйкой в доме и оскорблялась, если какое-то решение принималось без ее участия.

Впрочем, нужно отдать ей должное. Свея была маминой надежной опорой: ее влияние было не только пагубным. С ней мама чувствовала себя более уверенно. Однако всему свой черед. Мама стала слишком зависеть от Свеи, и это мешало ей повзрослеть. В конце концов это увидела и сама Свея. Она знала, что слишком властолюбива, и на прощанье сказала маме:

– С Ловисой вам будет лучше!

Однако это было справедливо лишь отчасти. Каждая из них была хороша по-своему, и все же Свея правильно сделала, что ушла. Ловиса сменила ее как раз вовремя. К тому же именно Свея помогла найти новую прислугу, именно она привела к нам Ловису, и забывать об этом тоже нельзя.

Как уже говорилось, раньше мама предоставляла Свее управляться со всем домашним хозяйством, а сама предавалась мечтам, наигрывала печальные мелодии на пианино, вышивала по канве маленькими стежками и составляла изысканные композиции из цветов. В сущности, она жила в таком же замкнутом мире, как и наш папа.

Но теперь ей пришлось вернуться к реальности, у нее появилось много дел. Как ни странно, маме это пришлось по вкусу. Однако мы, привыкшие к ее податливости и сговорчивости, теперь обнаружили, что манипулировать мамой не так-то просто. Нрав у нее был по-прежнему мягок, но мы уже не решались перечить ей так, как делали это раньше. У мамы внезапно появилось понимание того, что она хочет.

Тогда же мама стала волноваться за Роланда, так как он как раз не имел понятия о том, что он хочет и кем станет в будущем. Мама считала, что ему уже пора задуматься об этом. Учеба его явно не занимала. Маме случалось заставать его за другими делами в то время, когда он должен был учить уроки. Она часто жаловалась на Роланда Ловисе, а та в ответ принималась расхваливать удивительного Гуннара.

Дело в том, что у Ловисы было одно большое пристрастие – дети ее брата, Гуннар и Стина. Стина была ровесницей Нади, а Гуннар – Роланда, так что у Ловисы всегда был повод поговорить о племянниках.

– Вот-вот, и с малышкой Стиной то же самое… И с Гуннаром – точь-в-точь… – подхватывала Ловиса, стоило маме сказать что-нибудь о нас.

Они обе надеялись, что Роланд станет врачом или адвокатом, но пока он не особо оправдывал надежды.

– Наверное, пойдет в военные, – говорила мама, а Ловиса тут же подхватывала с сочувствием:

– Вот беда. А Гуннар – совсем напротив. Его от книжек за уши не оттащишь. Вот вырастет – станет профессором, говорю я, бывало, своему брату.

– Да, Роланд, к сожалению, совсем другой, тут о профессорстве и думать нечего, – вздыхала мама. – Зато Берта – настоящий книгочей. Ей бы следовало родиться мальчиком.

Мама засмеялась. Но при этих словах я вздрогнула. Мне уже приходилось слышать нечто подобное.

В нашей семье я была «светлой головушкой».

Надя – красавицей.

А бедный Роланд – недотепой.

Говорилось это с нежностью и без задней мысли, но меня задевало всегда одинаково больно.

Выходит, у нас, у детей, были свои метки; каждый получил маленький ярлычок: умница – красавица – недотепа.