Читать книгу "Когда людоед очнется - Доминик Сильвен"

— Бернар никогда не говорил вам, что привело его в Париж?

— Разве он не здесь родился?

— Нет, он американец.

— Поди ж ты! Вот бы не подумал. А ведь у него мать живет неподалеку.

— Это он вам сказал?

— Уже и не помню. Только когда цвели магнолии, Бернар спросил — можно ему сделать букет для своей матушки. И спрашивать нечего, парень, говорю я ему. Цветы — загляденье, только вот живут недолго!

Поколебавшись, Лола спросила:

— А моим коллегам вы говорили, что мать Бернара живет поблизости?

— Нет. Они же ничего не сказали про мои розы и штокрозы. Так, слово за слово, лепесток за лепестком, мы с ними далеко не ушли.

— А вы не могли бы помолчать об этом еще некоторое время?

— Полицейские разборки?

— Скорее размолвки. Но все по-честному.

— В вас-то я не сомневаюсь. Тогда по рукам! Ни слова им не скажу.

Лола поблагодарила его и присоединилась к Ингрид, которая все еще внимательно изучала листовки. Американка объяснила ей, что художники выступали против крупной сделки с недвижимостью. Некий подрядчик положил глаз на весь комплекс зданий с центральным парком, чтобы перестроить его под фешенебельный квартал. Проект «Толбьяк-Престиж», предполагавший соединить монастырь восемнадцатого века с механическими мастерскими, существовал пока только на бумаге. Ордену, к которому принадлежали монахини Милосердия, предстояло продать свои владения фирме «Батикап».

Со своей стороны, Лола пересказала беседу с садовником Роменом.

— Мать — француженка! — воскликнула Ингрид. — What the fuck!

— Пока об этом знаем только мы. Не стоит терять преимущество.

Лола позвонила в телефонную справочную. Ей объяснили, что в Тринадцатом округе проживают два Арсено, и оба они — в закрытом списке телефонных абонентов. Она позвонила лейтенанту Бартельми и попросила его по своим каналам связаться с Франстелекомом и органами социального обеспечения, а также поискать информацию о дорожных штрафах на имя мадам Арсено, матери Брэда, или даже Брэдфорда, с той же фамилией, проживающей в Тринадцатом округе, а возможно, в окрестностях Толбьяк-Корвизар.

Лола предложила Ингрид нанести визит сестрам Милосердия. Они поднялись по улице Толбьяк и вскоре заметили вход в монастырь. Монахиня-привратница окинула беспокойным взглядом Зигмунда и Ингрид, но при виде респектабельной Лолы тут же согласилась позвать сестру Маргариту. Ингрид объяснила Зигмунду, что ему придется подождать в холле.

— Этот пес выполняет все, что прикажет ему моя подруга, — заверила Лола встревоженную монашку. — Да-да, сами увидите. Просто поразительно.

— Но у нас даже некуда его привязать. Вы уверены, что…

— Что он будет паинькой, да-да. К тому же вам, наверное, знакома цитата из Вилльмеца?

— Увы, нет, мадам.

— «Не держите собаку на поводке, если хотите сохранить ее привязанность».

— Нет, этого я не знала, но вы и вправду уверены…

— А вот эта пословица — прямо из Персии: «Ласковым словом можно и слона на волоске водить». Я уверена, что у вас найдутся ласковые слова, сестра.

Наконец-то Лола заставила ее улыбнуться. Завязалась непринужденная болтовня о животных всех мастей. Их прервало появление еще одной монахини. Подруги последовали за ней по лабиринту, где витали запахи капусты и мастики, а стены украшала череда портретов служителей церкви: кардиналы с суровыми лицами, утопающие в роскоши, миссионеры, обращающие в христианство далекие жаркие страны, экзальтированные монахини. Только три последние картины выбивались из общего ряда. На всех был изображен дворянин в нарядном мирском костюме, румяный, с блестящим взором и непокорной белокурой гривой, стянутой лентой. В конце коридора их ждала строгая монахиня, за плечами у которой, похоже, было не меньше семидесяти весен. Спина у нее была согнута, а руки изуродованы артритом, но взгляд сохранил твердость стали. Так что Лола не стала щеголять перед ней ни цитатами, ни просроченным удостоверением, а просто изложила ей цель своего визита.

Мать-настоятельница знаком предложила им войти. Лола увидела великолепное собрание старинных изданий. Над камином, в котором можно было бы зажарить быка вместе с рогами, она узнала все того же улыбающегося дворянина. На портрете он был изображен во весь рост рядом со столом, украшенным экзотическими фруктами и листьями. На заднем плане команда с помощью грузчиков снаряжала каравеллу. Лола миновала вольтеровское кресло, на котором валялись плед и книга, обернутая в крафтовскую бумагу. Паскаль или Блаженный Августин, предположила Лола, пока сестра Маргарита усаживалась за секретер, который она, надо думать, раздобыла у первоклассного антиквара. Монахиня указала на два кресла и подождала, пока ее гостьи усядутся, прежде чем сухо произнести:

— Ваше знакомство с этим Мореном-Арсено никак не оправдывает независимое расследование, которое вы затеяли.

— Я бывший комиссар полиции, — спокойно возразила Лола.

— И тем не менее!

— Когда я была подростком, двое мужчин пытались меня изнасиловать, — бросила Ингрид. — И не подмогни мне Брэд, я сейчас не докучала бы вам в этом распрекрасном кабинете, отвлекая вас от важных дел. Вы должны нам помочь, ваше высоко-настоятельство! У Брэда сердце большое, как вся ваша обитель, и мы страшно за него беспокоимся.

Ингрид сидела слишком далеко, чтобы Лола могла как следует врезать ей по лодыжке, поэтому пришлось просто испепелить ее взглядом. Но американку уже во весь опор несло по бескрайним прериям чувств, и обуздать ее не было никакой возможности. Лола уловила едва заметную перемену в лице монахини. Теперь мать-настоятельница была не просто раздосадована, а категорически не согласна с Ингрид.

— Вы не верите словам моей подруги о том, что Брэд ее спас? — спросила Лола.

— Прошу прощения! — процедила оскорбленная в лучших чувствах монахиня.

— А ведь вам бы следовало уважать тех, кто не боится быть откровенным. Откровенность нынче не в цене.

— Дело в том, мадам, что я как раз высоко ценю откровенность. И мне неприятно сообщать вам о том, что ваш друг лишен этой добродетели.

— О чем вы?

— Ну, если вам так хочется знать, этот человек — вуайерист! Он воспользовался простодушием Ромена, чтобы проникнуть в наш сад, и бесстыдно подглядывал за Лу Неккер со своего насеста.

— Насеста?

— Обрезая наши каштаны, он подсматривал за девушкой.

— Вы видели это собственными глазами?

— Как сейчас вижу вас, и из этого кабинета.

Мать-настоятельница поднялась и резким движением отдернула тяжелые шторы. Лола подошла к окну из которого открывался вид на два безупречно подстриженных каштана и мастерские художников.

Молодой человек курил, облокотившись о подоконник, смешливая девушка позировала фотографу — похоже, она успела перебрать какого-то запрещенного законом вещества, из-за широких окон доносился жесткий рэп. Между религиозной и художественной общиной ощущалась заметная дисгармония.