Читать книгу "Кома - Алекс Гарленд"

— Я…

— А как насчет этого? — Я показал ей вторую книгу из пачки. — Еще один великий роман, который можно прочитать секунды за три или меньше. «Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время».[2]Хотите знать, что там происходит дальше?

— Я…

— А ничего там больше не происходит. Но это еще ладно, а вот посмотрим «Над пропастью во ржи». — Я откашлялся и произнес с выражением: — «„Чистая липа“, — сказал Холден Колфилд». Конец.

— Сэр, — начала девушка.

— Подождите, я не дошел еще до Остин.

«Все знают, что молодому человеку, подыскивающему себе женщину, нужны вещи, нужные женщине, которой нужно, чтобы все о них знали».[3]— Я захлопнул книгу. — И дальше все в таком же роде на протяжении трех с чем-то сотен страниц. Тут поневоле задумаешься: и зачем эту книгу изучают в школе? Вы со мной согласны?

— Сэр, — гордо выпрямилась девушка, — я попросила бы вас удалиться.

8

Выйдя из книжной лавки, я окинул взглядом здание на противоположной стороне улицы и еще раз поразился, до чего же бредово устроена моя память. Глядя на эти здания, я видел кирпичи, из которых они сложены. Я видел, что кирпичи различаются по цвету, и видел участки стены, на которых следовало бы наново расшить швы. Я видел ржавые пятна под подоконниками и вокруг водосточных желобов, видел свинец в рамах мансардных окон. Окна были из двух половинок, верхней и нижней. Глядя на одно из них, я видел, что стекло в нижней его половинке идеально плоское, в то время как стекло в верхней половинке чуть-чуть искажает отражающиеся в нем предметы, и я понимал, что кривое стекло — старое, первоначальное, а идеально плоское — новое, поставленное взамен разбитого старого.

Дорожное покрытие. Вариации дорожного покрытия, разные типы гудрона, разные оттенки серого. Контуры участков, покрытых разным гудроном, — соприкасающиеся и взаимно накладывающиеся прямоугольники. Длинные полосы в тех местах, где покрытие взломали при ремонте водопровода, или газовых труб, или электрического кабеля. Разновысокие участки гудрона. Заделанные выбоины. Незаделанные выбоины.

Тротуар, сплошь испятнанный машинным маслом и жевательной резинкой, бессчетное множество комков резинки, тонко размазанных подошвами прохожих. Если я наклонюсь и дотронусь до тротуара, то почувствую под пальцами его зернистую поверхность. К естественному жиру моей кожи непременно прилипнут песчинки. Если я затем подниму руку и взгляну на эти песчинки, то увижу, что все они отличны друг от друга.

Подробности. Эффектные. Фрактальные. Нитки, из которых состоит моя рубашка, и тонкие ниточки, из которых свиты более толстые нитки. Формы облаков над головой, формы, переходящие затем в другие формы и в неспешный бег облаков по небу. Тени облаков, проносящиеся по гудрону и смягчающие блеск закрытых окон. Открытое окно, через которое я смутно различаю рисунок на обоях.

Эффектные, фрактальные, ошеломляющие подробности всего, на что ни взглянешь. Выдаваемые памятью безо всяких усилий, без нужды сосредоточиться. Изображения, собирающиеся из них мгновенно, как только мой взгляд перебегает налево или направо, вверх или вниз, куда угодно.

И в то же самое время. Попроси мою память припомнить жалкую горстку слов из знакомой песни, и она тут же садится в лужу. И вот теперь, окруженный этим изобилием бесполезных подробностей, я начал подозревать, что выход из комы окажется куда более трудным делом, чем мне до того представлялось. Скорее всего, проблема состояла в том, что мое первоначальное прозрение — прозрение о том, что я все еще сплю, — заставило кому казаться куда более мирной, чем она была на самом деле. Да и то сказать, до этого момента я всю свою жизнь только и делал, что пробуждался от снов. Пробуждение было самой гарантированной частью сна, было неразрывной его частью, наподобие того, как смерть есть часть жизни.

Ты спишь, ты просыпаешься — ты живешь, ты умираешь.

И наоборот. Мне внезапно пришло в голову, что, умирая, ты просыпаешься.

Я ступил на карниз плоской крыши одного из тех высоких домов, на которые только что смотрел. Это было строение из красного кирпича, на первом этаже которого располагался магазин, продававший пластинки с перекореженными песнями. Теперь между мной и заляпанным жвачкой тротуаром было восемь этажей.

Я слегка развел руки и расправил пальцы, как перья на концах ястребиных крыльев. Нет, я ничуть не полагался на аэродинамику своих пальцев. Полет не входил в мои намерения.

Я глядел вниз, то теряя, то обретая решимость, и слегка раскачивался вперед-назад. На высоте решимость, как правило, находится не в ладах с направлением ветра. Когда я был полон решимости, ветер отталкивал меня от края, цепляясь за мою рубашку, пузырем вздувая ее на спине. Когда решимость меня покидала, ветер толкал меня в спину, силился спихнуть меня вниз, плотно обтягивал спину рубашкой.

Я закрыл глаза. Я вслушался в ветер. К его свисту примешивалось тарахтение работающего дизеля.

При следующем порыве ветра я не стал удерживаться на карнизе и шагнул вперед.

9

— Опять вы.

Я открыл глаза. Передо мною, чуть справа, было автомобильное зеркало заднего вида, а в нем — глаза того самого таксиста, который отвозил меня из больницы домой.

— Да, — сказал я. — Снова я.

— А какова вероятность такого события? Того, что вы попались мне дважды кряду.

— Судя по всему, она достаточно велика, — сказал я, откидываясь на спинку сиденья. — Надо думать, я отшагнул назад.

— Извините?

— Я сказал, что я, по-видимому, отшагнул назад. От края крыши.

— Какой крыши?

— Я тут чуть не спрыгнул с крыши восьмиэтажного дома.

— Жить надоело?

— Нет.

— А что помешало вам спрыгнуть?

— Я не знаю. Может быть, ветер.

— Так куда же мы все-таки едем? — деловито спросил таксист, чье любопытство, по-видимому, исчерпалось.

— Куда? — Я на мгновение задумался. — Это мы решим с вами вместе.

Итак, фрагменты из любимых литературных и музыкальных произведений оказались слишком обрывочными, чтобы стать нужным мне катализатором пробуждения. А судя по тому, как это было с Энтони, Мэри и Кэтрин, беседы с являющимися во сне людьми тоже ничего не давали.

Но если моя память способна воспроизводить виденное мною прежде здание с такой точностью и подробностью, может статься, у меня все еще есть в запасе некий козырь. Некоторые места и дома ничуть не менее красноречивы, чем музыка или разговоры. А дома можно изучать, рассматривать. Из комнат можно переходить в коридоры, а оттуда — в следующие комнаты.