Читать книгу "Ничья длится мгновение - Ицхокас Мерас"

Обрадовалась.

Восславив Христа, поцеловала худую старческую руку, стала.

— Батюшка… Может, окрестите ребенка… Прямо сейчас вот, сразу…

— Такого большого?

Она опустила голову.

— А «Отче наш» знает?

Не знает… Научится, потом выучит… Можно прямо сейчас, сразу?

— Мгм… мгм… Бывало такое. Крестили… Еще один агнец в Господне стадо. Обождите. Посмотрю, ушел ли ризничий. И викарию лучше не знать.

Он удалился, шурша обтрепанными полами длинной сутаны, потом позвал — поманил пальцем.

Никого больше не было, только они трое.

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа… Наречем-то как? Имя, имя говори…

Она сама не знала… И мальчик не знал.

Он поднял на нее глаза, прозрачно-серые, и она сказала:

— Винцукас… Винцасом…

— Во имя отца и Сына и Святого Духа…

— А по отцу как?

— Сын Винцаса.

— Отныне ты Винцас, сын Винцаса, и да поможет тебе Всеблагий… Только молитвам обучись.

— Ну?

Это Антанасу не терпится.

— Долго нам тут сидеть? Долго цацкаться с тобой? Ты нам руки-ноги целовать должна, что саму не тронули. А может, забыла, что положено за укрывательство евреев?

Он усмехнулся.

— Девка… В ногах у меня должна валяться за то, что сжалился.

Снова засмеялся.

— Я говорил! Придет коза к возу! Ну? Пришла? Хо-хо-хо… Да теперь-то меня не купишь. Я за власть стою.

Он повернулся к немцу:

— А?

Тот, ничего не поняв, одобрительно кивнул и сплюнул шелуху.

Был, совсем недавно был у нее Антанас.

От него за версту разило самогонным перегаром, когда ввалился в комнату.

— Принимай! Говорил, приду — и пришел!

Навалившись на стол, порылся в карманах и вытащил горсть драгоценностей.

— Выбирай! Говорил, с подарками приду — вот они!

Она смотрела на кольца, с камешками и без камешков, на цепочки, белые и желтые, на тяжелые серьги, рассыпавшиеся по столу.

— Выбирай! У отца твоего сопливого снова землю забрал… Моя власть теперь… Моя! И работать ни к чему. Пускай батраки да пленщики работают!

Она пятилась от него и от добра, лежавшего на столе.

— Выбирай! Моя власть, а? Можешь снова в ногах валяться, чтобы замуж взял. А может, и возьму, ну? Ладная ты баба… Хозяйкой в усадьбе будешь. Поди сюда, соскучился я по тебе. Вот провалиться мне на этом месте, соскучился… Выбирай!

Она пятилась, а он приближался, загонял ее в угол.

— Может, и люблю тебя, кто знает?

— Уйди… — ответила она, понурив голову.

— Что?

— Уйди… Убью… — сказала она, сжимая в руке железный шкворень.

— Ты… меня… гнать? Меня… с подарками? Ты… немцу… так дала? За жиденка?! А мне, литовцу, отказываешь…

Он по-прежнему приближался, сгорбившись, с полусогнутыми руками, норовя схватить ее в охапку. Тогда она подняла тяжелую руку со шкворнем.

— Убью… — сказала.

Он вдруг поверил и отступил. Попятился к двери, потом вернулся, сгреб все со стола, спрятал обратно в карман и вышел, грозясь:

— Ты… Со мной так? Будет время… Придет коза к возу! На голых коленях как миленькая приползешь!

Немец нагнулся, потом выпрямился, снова присел, склонив голову. Пригнувшись, на цыпочках прокрался в огород и выхватил что-то из-под широких листьев. Сдул землю…

— Ха-ха! Дас шмект герлих!

И в крепких челюстях хрустнул зеленый огурец.

— Лос, лос, — говорил он, смачно жуя.

— Ну? — снова спросил Антанас, улыбаясь. — Видишь, идти надо. Зовет. А то, может, еще побрешешь?

Он дернул шнур, и Юозукас вскочил.

— Будто сам не вижу: кузнеца парнишка… Знала, знала, что сама виновата. Сама!

Своими руками беду впустила.

Раза три уже заходили к ним во двор старички. Такие благостные, обходительные, приятные.

— Вы тут, милая, навсегда поселились или как?

— Не знаю, — ответила она. — Может, потом подыщу себе место, на деревню уйду. Трудно с тремя ребятами… А вам-то что, отцы?

— Ничего, милая, ничего. Не знаем, куда деваться, пристанища ищем.

— Пол-избы пустует, живите, если понравится, — пригласила она.

— Нет, нет, мы еще потерпим. Обойдется. Не станем вас стеснять, зачем… Такие детки славные! Пусть летают по всей избе. А тот, старший, светленький, уж не кузнеца ли сынок, а?

— Нет! — отрезала она. — Мой… Винцукас.

— А-а-а… Нуда… Ну да…

В другой раз они просто так заглянули.

На третий старички явились с двухколесной тачкой.

— Если дозволите, милая, оставим это где-нибудь в уголке на сеновале.

Разве ей жалко?

Оставили замызганную кадушку, лохань с гнутой трубкой и большой черный котел. От этой утвари все еще шел тяжелый дух браги. Но что ей, места мало? Чем только сейчас, в войну, не промышляют люди? Каждому есть надо. Первым делом человеку надо поесть.

Антанас снова дернул шнурок, поднимая Юозукаса, и она поняла, что все равно уведут, не отпустят ребенка.

Хотела опять просить: «Погоди… Погоди еще, Антанас…» Но он встал с камня, а немец покрикивал, махал рукой и прямиком через огурцы шагал к дороге. Тогда она крикнула:

— Твой! Твой ребенок, Антанас!

Он разозлился не на шутку:

— Тьфу! Ври! Ври больше! Будто я сам не вижу… Смотри, чернявый какой. И нос горбатый.

— Ведь это у тебя нос горбом, у тебя! — снова крикнула она.

— Рассказывай…

Тут ему в голову пришла отличная мысль.

— Ну, покажи того, если не врешь. Где другой, покажи, ну!

Она точно приросла к земле — не могла двинуться с места.

— Где это видано, чтобы родное дите за какого-то черномазого отдать, хо!

Ему было весело. Отличная мысль и, главное, вовремя пришла в голову!

Он дернул шнур.

А в самом деле…

В самом-то деле как?..

Она увидела, как они шли к кузнице, эти двое, и велела Винцукасу бежать на чердак. Велела спрятаться в углу за всякой рухлядью и не вылазить оттуда, что бы ни было.

В самомделе… Не может ведь она, не может отпустить Юозукаса. Уведут, сейчас уведут ребенка, и не вернется больше. Никогда. Она не может отпустить родное дитя, в самомделе… Надо самой забраться на чердак и позвать Винцукаса. Как быть… Силы в человеке не бесконечные. Рано или поздно приходит им конец.