Читать книгу "Шерлок Холмс и доктор Джекил - Лорен Эстелман"

— Да, это представляется довольно простым. А что насчёт его предпочтений в женщинах и развлечениях, а также королевского образа жизни?

— Что касается женщин, то сорочки, которые Хайд выбросил, были перепачканы двумя разными оттенками помады — оба можно купить в любой из дешёвых лавок для женщин возле порта. Я изучил множество различных типов косметики, используемой прекрасным полом, и даже забавляюсь идейкой написать однажды монографию на эту тему. Пристрастия Хайда в развлечениях я также отнёс к низким после того, как нашёл в корзине не менее девяти корешков билетов в один из наших сомнительных театров-варьете на Бакс-Роу. Человеку, возвращающемуся туда вновь и вновь, должно нравиться то, что он смотрит. Ну и об образе жизни: это очевидно из того, как небрежно относится Хайд к своему гардеробу, а также из того, что он постоянно снимает деньги со счёта в банке, дабы удовлетворить свои потребности.

— Остаются его рост, косолапость и любимый табак.

Холмс улыбнулся.

— Да ладно вам, Уотсон. Вы, несомненно, сообразили, что только низкорослому человеку будет удобно в одежде размера Хайда. И вы не могли не заметить, что подошвы его обуви более остального стёрты по внешним краям мысков, что говорит об отклонении стоп.

Я покраснел от смущения.

— Представьте, Холмс, я этого не заметил, хотя и должен был. Ну а табак?

— Плиточный, или моя монография о распознавании табачных сортов по виду пепла написана впустую. Зеленовато-серые остатки, которые я нашёл под кромкой ковра, могут быть только от него. А это ещё что такое, чёрт побери!

Причиной сего восклицания послужило драматическое появление в пивной одинокой фигуры — очень маленького мужчины, едва ли не карлика, в смокинге вкупе с начищенным цилиндром и накидкой на алой подкладке, которая развевалась сзади, пока он стремительно шёл от двери, а затем обвисла вниз, когда незнакомец остановился посреди зала, сжимая трость и бросая по сторонам яростные взгляды. У него были крупная голова и худое волчье лицо, отмеченное расширенными ноздрями и бровями, воспарявшими над переносицей подобно крыльям летучей мыши и исчезавшими в тени полей шляпы. Помимо этих черт, лицо незнакомца было вполне заурядным — за исключением того, что я по какой-то неведомой причине возненавидел его с первого же взгляда.

Мне нравится думать о себе как о человеке, ни в коем случае не идущем на поводу у собственных эмоций. Но тут, увы, придётся со стыдом признаться: как скорбное лицо Дж. Дж. Аттерсона завоевало мою симпатию ещё даже до того, как адвокат изложил свою проблему, так и вид этого незнакомца возбудил во мне странную ненависть: ничего подобного я не ощущал с тех пор, как три года назад пуля из винтовки гази едва не отняла у меня жизнь в битве при Майванде. То была какая-то первобытная эмоция, не имеющая ни малейшего разумного основания и именно поэтому столь непоколебимая.

— Где преступники? — взревел коротышка.

Несмотря на громкость, голос его звучал как неприятный пронизывающий шёпот, словно по заржавевшей стали водили напильником. Все посетители пивной уставились на него. Его убийственный взгляд прочёсывал зал, пока не упал на Холмса и меня, и блеск его глаз тут же стал ещё более угрожающим.

— Вот они, проклятые негодяи!

В два прыжка незнакомец оказался у нашего стола. Минуту он стоял, напряжённо переводя взгляд с меня на Холмса и с шумом выпуская воздух из изогнутых ноздрей.

— Кто из вас вожак? — с вызовом бросил он.

— Вы, я полагаю, Эдвард Хайд? — сказал Холмс, поднимаясь. Он возвышался над пришельцем едва ли не на полметра.

— А, так это ты! — Карлик осторожно отступил на шаг, поигрывая тростью как дубинкой. У него были короткие руки, мускулистые и покрытые волосами; они напомнили мне, если уж приводить для сравнения ещё одно животное, обезьяньи лапы. — Ты и твой сообщник сегодня ночью заходили в мои комнаты без разрешения, и не пытайся этого отрицать. Я почувствовал запах сгоревшего масла. Когда я поставил свою хозяйку перед фактом, она раскололась и всё рассказала. Старуха подробно описала вас обоих и сказала, что вы ушли в этом направлении.

— Я — Шерлок Холмс, а это мой друг и коллега доктор Джон Уотсон. Мы уже давно жаждем познакомиться с вами, мистер Хайд. Не присоединитесь ли к нам за виски с содовой, пока мы не обсудим всё как джентльмены?

— Как джентльмены? Да вы простые взломщики! Сэр, я требую сатисфакции! — Он поднял трость.

Я вскочил на ноги, готовый встать на защиту своего друга. Холмс покачал головой и махнул мне рукой.

— Спасибо, Уотсон, но я вполне справлюсь сам. — Он принял боксёрскую стойку.

Какую-то мучительную минуту мне казалось, что эти двое действительно сцепятся. Раздался скрежет стульев, это сидевшие рядом посетители стали покидать свои столы. А возле нашего Холмс и Хайд готовы были наброситься друг на друга, словно драчливые бараны. Но прежде чем хоть один из них успел сделать какое-то движение, из-за стойки уверенными шагами подошёл Штюрмер с полуметровым обрезком кия, налитым с одной стороны свинцом, и что есть силы вдарил им по столу между противниками. От взрывоподобного грохота оба так и подскочили на месте.

— Я сказал: никаких драк! И видит бог, я не шучу! — От раскатистого голоса немца даже стаканы задребезжали. Он перехватил мой взгляд. — Забирай своего друга и уходи. Я задержу Хайда, пока вы не скроетесь из виду. Что будет потом, меня не касается. Schnell![5]

Повторять дважды хозяину пивной не пришлось. Мы с Холмсом схватили свои шляпы и трости и устремились к выходу, пока Штюрмер при помощи дубинки удерживал взбешённого Хайда.

— Теперь вы можете оценить мою предусмотрительность, старина, — заметил Холмс, когда мы сели в кэб, поджидавший за углом. — Когда намереваешься совершить преступление, хорошо спланированный побег — уже само по себе вознаграждение.

То была последняя попытка придать нашей ночной деятельности легкомысленный характер. По дороге домой знаменитый сыщик погрузился в глубокую задумчивость.

— Здесь замешаны тёмные силы, Уотсон, — изрёк он, вперив взгляд в окружавший кэб сумрак.

Я не ответил, ибо пытался, применяя методы своего друга, разобраться, чем вызвана моя собственная, прямо скажем, удивительно примитивная реакция на личность Эдварда Хайда. Его наглые угрозы не имели к этому ни малейшего отношения, поскольку моё крайне негативное мнение об этом человеке формировалось прежде, чем я узнал, кто он такой и на кого обращён его гнев. Как я ни старался, мне удалось лишь вспомнить следующий детский стишок, который до этой ночи мне казался полнейшей чушью, но теперь обрёл глубочайший смысл:

Я не люблю вас, доктор Фелл,

Причин чему не усмотрел;

То знаниям моим предел:

Я не люблю вас, доктор Фелл.[6]