Читать книгу "Пульс Хибин. Сборник - Борис Николаевич Никольский"

и нашего времени произошла в момент открытия апатитов. Тогда была снята с апатитов шапка пустых пород и вскоре гора Кукисвумчорр забелела полосками, растущими в человеческом времени. И как быстро! Ведь вся подробно записанная история Хибиногорска состоит всего только из трех человеческих лет. Давно ли был спор сторонников малых дел и больших об одном только апатите, а вот теперь уже и молибден, и нефелин, и ловчоррит, и еще около двадцати уже освоенных руд, и неопределенное число впереди. Местная электростанция и обогатительная фабрика стали игрушками в сравнении с тем, чего требует большое дело. На реке Ниве строится для обслуживания хибинского дела электростанция, и другая — возле Имандры, и третья — в Кандалакше. Тело Кольского полуострова обнимается со стороны Белого моря знаменитым каналом, со стороны океана — растущим так же быстро, как Хибиногорск, Мурманском с его строящимися верфями и незамерзающими портами. Так вскрытые горы своими богатствами притянули к себе человека, счет лет с геологических сроков перешел на человеческий: десятки тысяч лет превратились в минуты, и все понеслось...

Пусть будто и до сих пор живет в Хибинах тот лопарский пастушеский горный дух, который, благодаря рассказам о нем лопарей, присоединился ко мне больше четверти века тому назад в сказочном моем путешествии за волшебным колобком по Лапландии. С точки зрения этого горного духа, ведающего всем хибинским караваем — пятьдесят километров в диаметре, вся разработка апатитов на горе Кукисвумчорр представляется как детская игра в спички: по большим черным горам разложено детьми несколько белых спичек — и все. Я сам, когда ехал из Хибиногорска на машине и смотрел на гору Кукисвумчорр с этими ничтожными белыми полосками человеческих дел, настроился по-детски. Не оставило меня это детское чувство и когда мы, подъехав к самой горе, могли видеть, что там, в высоте, не в спички играли, а ступенями в десять метров высотой вели разработку апатитов. Влияние лопарского горного духа на детскость моих восприятий, как я понимаю теперь, сказалось только потому, что горное дело своими глазами я видел первый раз в жизни, а между тем по романам Мамина давным-давно создал себе представление о шахтах, штольнях, взрывах, губительных газах, забоях, жилах, прожилках и тому подобных интересных вещах. Почему-то это всегда бывает так, что от книжки или рассказа переходишь к жизни и в ней узнаешь ту же самую вещь, то в этом удивлении — «так вот она какая!» — освобождается особенная сила познания, как будто снимаешь с вещи покров, и об этом открытии хочется рассказать, как о своем собственном: «Я открыл!»

Мы подошли к отверстию большой деревянной трубы, из которой к нам, гремя, выехала железная площадка. Горный техник Сороколет предложил нам стать на площадку. И только мы стали, вдруг понеслись очень скоро в трубу. Эта забава сколько-то времени очень приятно продлилась, и наконец мы вылетели вон из трубы и увидели вокруг себя серые камни. Сороколет подвел нас к другой трубе, и мы опять понеслись вверх искушать горного духа. Когда мы вышли из второй трубы, вокруг нас были не серые камни, а белые, чуть зеленоватые. Белые камни эти и были апатитами, а серые прослойки в них и те, сплошь серые внизу, — это все нефелин, алюминиевая руда. Перед нами были забои, представляющие собой высокую белую стену из одного апатита. На стене этой отвесно прицепился, как муха, человек и действовал жужжащей трубкой так, будто он опрыскивал и выводил клопов в этой стене. Трубка же эта была перфоратор, пневматическое сверло, которым человек-муха проделывал отверстие для закладки взрывчатого вещества — аммонала. Возле нас всюду лежали оторванные взрывами от забойной стены камни. В железной тачке руду эту увозили к деревянной трубе (скату), по которой мы снизу приехали. Нефелин, серые камни, подвозили прямо к обрыву и пускали их самокатом. Сороколет стал бранить человека-муху на скале за то, что тот не привязал себя веревками. Он так сильно бранился, что мы полюбопытствовали узнать, почему Сороколет так расстраивается.

— Вольному воля, — сказали мы, — спасенному рай.

— Ему рай, — с раздражением ответил Сороколет, — а трест за него отвечай.... Будьте добры, перейдите с этого камня.

Мы стояли у самого края забоя. Наша гора была единственная вскрытая среди множества черных, с неизвестными богатствами. Впереди блестело горное озеро Большой Вудъявр, за озером был невидимый из-за своей собственной дымки Хибиногорск. Мы сели на большой белый апатитовый камень, приготовляясь слушать рассказ об открытии апатитов и о постройке Хибиногорска. Сороколет закурил папиросу, прокашлялся и начал:

— Оратор я, конечно, неважный...

Много мы узнали из этого рассказа об апатитах, — как они были найдены, — и о Хибиногорске, но больше всего меня лично заняла одна кухонная плита, с прибытием которой, собственно, и начинается писаная история Хибиногорска. Пересмотрел я в своей жизни множество, конечно, городов, и наших и всяких иностранных, но ведь я видел их один момент сравнительно с их длинной, невидимой мне историей. Начала же городов были всегда легендарными, вроде того, что Рим название получил от Ромула и Рема, которых выпоила своим молоком волчица. В основе же Хибиногорска не волчица, как в Риме, не боярин Кучка, как в Москве, или Медный Всадник в сравнительно новом городе, а кухонная плита, вслед за устройством которой следует подробно изо дня в день записанная трехлетняя история города. Как только я выразил свой особенный интерес к этой плите, Сороколет почему-то сразу понял меня без всяких объяснений: очевидно, и ему эта историческая плита уже стала так же дорога, как историкам Рима волчица. Мы узнали, что эта же самая плита легла в основу истории Кирова — поселка, расположенного у подножья горы Кукисвумчорр, и сегодня ее перебрасывают в район горы Ловчорр, где закладывают новый поселок, быть может даже будущий город Ловчорргорск.

Узнав о предстоящей сегодня закладке нового поселка, быть может города, с целью разработки ловчоррита, содержащего дорогие, редкие земли — мы спустились с апатитовой горы, сели в машину и по вновь пробитой в горах дороге отправились в самую пустынную землю, какая только есть на свете: в теснинах гор не было заметно с машины ни малейших признаков даже скудной тундровой растительности. К этому случилась холодная снежная метель, мы зазябли, и от этого местность вокруг Ловчорра представилась нам до крайности неприютной. Однако после того как нам встретился один большой грузовой автомобиль, наполненный рабочими, мужчинами и женщинами, потом еще другой, такой же, и третий, пустынность перестала действовать на нас удручающе; напротив: это преодоление человеком естественных условий заражало