Читать книгу "История итальянцев - Джулиано Прокаччи"

Фридриха II, победитель Манфреда — Карл I Анжуйский имел все основания претендовать на роль посредника в противоборстве политических сил Италии. Брат самого известного и праведного из королей христианского Запада, прославленный крестоносец и искусный дипломат, претендент на императорский престол на Западе, мечтающий о византийской короне, и, наконец, признанный глава гвельфов, он пользовался духовной поддержкой понтифика и финансовой помощью флорентийских банкиров. Приход Карла Анжуйского к власти положил начало периоду политического равновесия под знаком господства гвельфов. Действительно, на протяжении нескольких лет он успешно играл взятую на себя роль посредника и миротворца. Однако в сущности это равновесие оказалось непрочным: коммуны и города Италии не для того сражались с Фридрихом II и Манфредом Швабским, чтобы попасть под опеку и покровительство Карла. Они стремились вести самостоятельную политику и отстаивать свои интересы. А потому pax guelfa[60] устраивала их не больше, чем pax ghibellina[61]. Это объясняется тем, что тенденции к полицентризму имели в итальянской истории настолько глубокие корни, что лишь ждали удобного повода, чтобы победить. И этот повод не замедлил представиться.

Тридцать первого марта 1282 г., в день Пасхи, жители Палермо, оскорбленные тем, что Карл Анжуйский перенес столицу в Неаполь и тем самым лишил их город былого величия, выступили против анжуйского господства. Вскоре восстание, получившее название «Сицилийская вечерня», охватило весь остров, и 4 сентября местная знать предложила корону Сицилии женатому на одной из дочерей Манфреда Педро III Арагонскому, укрывавшему при своем дворе представителей низложенной Швабской династии. Педро принял это предложение. Так началась длительная война с французами («Война Сицилийской вечерни»), завершившаяся через 20 лет в 1302 г. окончательным отделением Сицилии от Южной Италии и утверждением в ней Арагонской династии. В эту борьбу были прямо или косвенно вовлечены все итальянские государства; для многих из них она явилась удобным предлогом избавиться наконец от опеки анжуйцев и проводить самостоятельную политику. И кроме всего прочего, мог ли король, не способный подавить восстание своих подданных, диктовать законы гражданам других государств?

«Война Сицилийской вечерни» вызвала среди сторонников гвельфизма и гибеллинизма в Италии серию цепных реакций. Будучи союзницей Арагонской династии, Генуя воспользовалась этим предлогом, чтобы раз и навсегда свести счеты с Пизой, нанеся ей сокрушительное поражение в водах Мелории (1284), и разгромить Венецию в битве при Курцоле (1298). Однако ранее, в 1261 г., генуэзцы при поддержке короля Манфреда Швабского помогли восстановить Византийскую империю и тем самым ограничили венецианское влияние в Константинополе. Подчинив Ареццо, Прато и Пистойю, Флоренция всерьез угрожала Пизе и Лукке. В то время как в Пьемонте бушевала война между феодальными кланами Монферрато и Савойи, в восточной части Паданской равнины д’Эсте в Ферраре, Скалигеры в Вероне и синьории других городов стремились овладеть территориями, входившими в синьорию Да Романо.

Представители Арагонской династии воевали с анжуйцами Неаполя, Генуя выступала против Пизы и Венеции, Флоренция — против Пизы, кланы делла Торре и Висконти боролись за власть Милане, а в Риме шла извечная дуэль между родами Орсини и Колонна. Таким образом, в последней четверти XIII в. на Апеннинском полуострове происходила поистине bellum omnium contra omnes[62]. В хрониках той героической эпохи можно найти немало примеров, когда вражда группировок доходила до лютой жестокости: наибольшую известность снискала история уроженца Пизы, графа Уголино. Воспетый Данте, он был заточен в башню и умер от голода вместе с детьми только потому, что его заподозрили в намерении передать город флорентийцам.

В этой, по словам Данте, «великой буре», охватившей полуостров, оказался и город Св. Петра. Во времена Климента IV (1265–1268) папство проводило проанжуйскую политику, в правление пап Григория X (1271–1276) и Николая III (1277–1280), напротив, стремилось ограничить власть и могущество Карла I Анжуйского, и, наконец, при Мартине IV (1281–1285) и Николае IV (1288–1292) оно опять заняло проанжуйские и профранцузские позиции. А поэтому в глазах современников папство далеко не всегда оказывалось на высоте и исполняло роль посредника в международных распрях, напротив, оно нередко являлось их главным участником. Это, в свою очередь, порождало в среде верующих и в лоне самой Церкви замешательство, которое способствовало появлению в конце истекавшего века пророчеств «тысячелетнего царства»[63] и предсказаний великих событий, а также нагнетанию ожиданий, страхов и надежд. В этих условиях избрание на папский престол добродетельного и бедного монаха из Абруцц Целестина V (1294) было воспринято многими как приход того «папы-ангела», о котором упоминал в своих пророчествах Иоахим Флорский. Его внезапное и, вероятно, насильственное отречение от престола (что уже само по себе является беспрецедентным случаем в истории Церкви), а также смерть в уединении, куда Целестина V сослал его преемник Бонифаций VIII (1294–1305), — все это бросало тень на нового понтифика. Некоторые даже видели в нем антихриста, что, безусловно, не способствовало восстановлению пошатнувшегося авторитета Римской церкви. Амбициозная теократическая политика Бонифация VIII вступила в противоречие с абсолютизмом французского короля Филиппа IV Красивого, который развернул широкую антипапскую кампанию, увенчавшуюся знаменитой пощечиной в городке Ананьи. Не выдержав нанесенного оскорбления, Бонифаций VIII умер (1305), а его преемник Климент V, как известно, перенес резиденцию пап в Авиньон, где она оставалась более 70 лет[64].

Таким образом, вслед за империей, еще прежде утратившей свои позиции на Апеннинском полуострове, Италию покинуло папство. В результате страна внезапно лишилась своего положения центра и сердца Respublica Christiana. Поэтому вполне понятны растерянность и смятение современников, издавна привыкших видеть в двух высших политических институтах Средневековья основу любого общественного порядка. Без императора и без папы политическая жизнь Италии казалась бессмысленной и пустой. Достаточно напомнить слова Данте об императорах, бросивших Рим на произвол судьбы, как «одинокую вдову»; о папах, превратившихся из пастырей христианского стада в «свирепых волков»; наконец, о цинизме и беспринципности раздирающих Италию группировок. Отныне гвельфизм и гибеллинизм, по выражению Данте, лишь ветхие «знамена», под прикрытием которых каждый заботится исключительно о собственной выгоде. Однако не следует торопиться с признанием исторической достоверности этих настроений (к чему склонялась историография эпохи Рисорджименто) и считать ностальгию по потере единства времен империи предвестницей роста национального самосознания.

Однако, если рассматривать историю Италии этого периода с точки зрения нарождающихся, а не угасающих сил, учитывая присущее ее развитию многообразие, а не надуманное стремление к единству, она не представляется нам ни беспорядочной, ни пустой. Напротив, ни одна из эпох не раскрылась так полно и ярко, как эпоха Джотто, Данте