Читать книгу "Палестинский роман - Джонатан Уилсон"

жены и дочери прихожан могли слышать, но не видеть, что делают их мужчины. Молельню освещало одно-единственное окно, да еще через отверстия в потолке тянулись тонкие-претонкие лучики.

Раввин Зонненфельд сидел перед ковчегом — здесь он представлял собой простой деревянный ящик, обернутый черным бархатом. Позади него к стене был приставлен черный мраморный столик с филактериями, молитвенными шалями и молитвенниками. А выше на импровизированной вешалке, состоящей из трех рядов деревянных колышков, висел единственный в настоящий момент черный сюртук и шляпа.

Как только Кирш подошел ближе, Зонненфельд постучал пальцем по голове, и Кирш, снявший было шляпу, перейдя из солнцепека в тень, поспешно надел ее снова. Кирш огляделся, нашел свободный стул и придвинул его к раввину.

— Прошу прощения, что отвлекаю вас.

Раввин покачал головой:

— Дело это не трудное для вас, капитан Кирш. Потомки Иакова перенимают тактику Исава[25]. Что будет действительно трудно, так это рассказать правду и заставить власти действовать соответственно.

— Простите, я не совсем понял.

— А вы как думаете? Яаков де Гроот — удивительный человек, на случай, если вы не знали. Блестящий оратор, выступавший от нашего имени. Наши враги хотели, чтобы он был нем как могила, и теперь он умолк.

— Враги?

— А вы как думаете? Убийцы эти. Видите теперь, как низко они пали? Сколько раз я говорил своим прихожанам: «Сионистская община есть зло, бегите ее». И вам то же советую.

— Тогда должен сообщить вам одну новость. По информации, полученной от одного из наших свидетелей, мы взяли под стражу группу молодых людей.

— Хорошо.

— Молодых арабов.

Раввин воздел руки в отчаянии — этот жест Кирш помнил с детства: так отец, передразнивая, изображал лондонских ультраортодоксов.

— Тогда вы совершили большую ошибку.

— Нам так не кажется.

Подвешенная к потолку керосиновая лампа — символ вечного огня — вспыхнула тускло-красным огоньком. За занавеской послышался шорох — появилась женщина в платке и принялась заметать к порогу мусор. Кирш вспомнил, как стоял рядом с отцом в Кентерберийском соборе — они сделали там остановку как-то летом по дороге на южное побережье. «Посмотри вокруг, — сказал ему отец: закинув голову, он смотрел на сводчатый потолок. — Это просто чудо, что лишь немногие из нас крестились. Не понимаю, как сам я устоял». Такие вещи он говорил обычно, чтобы поддразнить жену. И все же в этой аскетичной синагоге, с ее почти пещерными сводами, Кирш понял, что имел в виду его отец.

— Назовите причину, — продолжал раввин. — Объясните мне, зачем арабскому мальчику было делать такое. Вы думаете, молодые арабы убивают еврея, просто потому, что им так захотелось?

— Одежда. Я думал, может, вы объясните про одежду?

Зонненфельд пожал плечами:

— Я уже назвал вам убийц. Вы что, хотите, чтобы я делал за вас вашу работу?

— Нет, но не могли бы вы поподробней рассказать о врагах Де Гроота?

Не говоря ни слова, раввин посмотрел на Кирша в упор. Где-то снаружи звякнул велосипедный звонок, скрипнули шины, послышалась отдаленная перебранка.

— Господин Де Гроот молился здесь вечером в прошлую пятницу?

— Вы это и без меня знаете, зачем спрашивать?

— А потом он пошел домой?

— Спросите у женщины.

— У женщины?

Раввин поднялся. Он оказался более высоким, чем предполагал Кирш, всего на два-три сантиметра ниже его. Зонненфельд снял шляпу с вешалки и направился к выходу из синагоги, что-то крикнув на идише женщине, подметавшей комнату позади. Кирш придержал раввина за рукав.

— Бывают порывы, которые не у каждого хватает сил контролировать, капитан Кирш, и среди нас такие люди есть, например Яаков, который стремился делать добро.

— Где мне найти ее?

— Не среди нас.

Но Кирш не отступал:

— Сядьте, ребе.

Раввин поглядел на руку Кирша, надеясь, что тот поймет всю неуместность своего жеста. Кирш отпустил его, потом достал из кармана карандаш и блокнот. Протянул раввину:

— Имя и адрес, пожалуйста.

Раввин, вздохнув, прошествовал обратно к своей скамейке. И написал в блокноте одно-единственное слово:

— Это все, что мне известно.

Кирш глянул на бумажку:

— А адрес?

— Там спросите, — и Зонненфельд приписал еще пару слов.

— Благодарю вас, — Кирш пытался говорить как полицейский и в то же время примирительно.

Раввин Зонненфельд взглянул на него:

— Капитан Кирш, британец и еврей, интересное сочетание.

— Не думаю, что большинство людей воспринимают это так.

— Тогда как?

— Ну, скорее уж как подозрительное сочетание. — Он вспомнил о Джойс, как она обвинила его, что он якобы «не на той стороне баррикад».

Зонненфельд улыбнулся, и Кирш сразу же пожалел, что позволил раввину подвигнуть его на откровенность.

— Для евреев — британец, для британцев — еврей, а для арабов — худшее из того и другого мира. Вы это имели в виду?

— Вроде того.

Киршу не нравилось, что разговор вдруг резко свернул в другое русло.

— Вам было известно, что мистер Де Гроот собирался в Лондон?

Раввин сделал круглые глаза.

— У вас есть хотя бы отдаленная идея, почему он собирался поехать туда? Была эта поездка рутинным делом или чем-то из ряда вон выходящим?

— Рутинное — то, что все евреи или, лучше сказать, большинство евреев, не сионисты, и британскому правительству следует напоминать об этом.

— Только и всего?

— А что еще? — Зонненфельд пожал плечами. — А вы, капитан Кирш? Какую позицию вы занимаете? Вы симпатизируете сионистам?

— Нет у меня позиции, — ответил Кирш и опять сразу же пожалел о своих словах, и ему почему-то захотелось добавить, словно в оправдание своей политической наивности: «Моего брата… моего брата убили». Однако он сдержался и вместо этого сказал раввину:

— Мы еще побеседуем.

— Может, зайдете как-нибудь помолиться с нами, — ответил Зонненфельд.

— Едва ли.

В единственной комнате синагоги стало удушающе жарко. А может, это у Кирша начинался приступ клаустрофобии. Отец его в любой синагоге, независимо от размера, так себя чувствовал, ничто не выводило его из себя больше, чем собрание молящихся. Совместная молитва возмущала его по самой своей природе. Он называл это блеяньем овец, атональными выстрелами бездумных, бьющими по единственной постройке, которую Гарольд Кирш ценил: храму отдельной личности. Кирш оттянул воротник. Пора выбираться отсюда, подальше от этого въедливого раввина с желтыми зубами.

— Если вдруг услышите что-нибудь, что, на ваш взгляд, может нам пригодиться, пожалуйста, дайте мне знать.

Раввин кивнул, при этом каким-то образом дал понять, что Кирш его не впечатлил.

Кирш вышел из синагоги. Машина его была в гараже — в ней требовалось заменить выхлопную трубу, деталь, доставки которой, по-видимому, придется ждать неделю, и он одолжил у приятеля-констебля мотоцикл. Он завел мотор, еще раз поглядел на записку раввина и покатил к больнице