Читать книгу "Крабат - Отфрид Пройслер"

навлечёшь на вас обоих несчастье.

— Об этом не беспокойся, — сказал Крабат. — Мне нет дела до девушек, и не представляю себе, чтоб это изменилось.

* * *

С наступлением дня смолкли колокола и пение в деревне. Тонда отколол ножом две щепки от деревянного креста, их они сунули в кострище и дали обуглиться на концах.

— Что такое пентаграмма, — спросил Тонда, — ты, наверно, знаешь?

— Нет, — сказал Крабат.

— Смотри сюда!

Пальцем он начертил фигуру на песке — пятиконечную звезду, образованную из пяти же прямых линий, каждая пересекалась с двумя другими — так, что целиком можно было нарисовать, не отрывая руки.

— Это и есть знак, — сказал Тонда. — Попробуй начертить так же!

— Это наверняка не так трудно, — заметил парнишка. — Ты сначала так сделал… а потом так… а потом так…

С третьего раза Крабату посчастливилось нарисовать на песке пентаграмму без ошибок.

— Хорошо, — сказал Тонда, вложив ему в руку одну из двух щепок. — Встань у костра на колени, наклонись над углями и нарисуй мне этот знак на лбу. Я скажу тебе, что ты должен проговорить…

Крабат сделал, как велел ему старший подмастерье. В то время, как они оба рисовали друг другу пентаграмму на лбу, он медленно повторял за Тондой:

«Я мечу тебя, брат, Углём деревянного креста, Я мечу тебя Знаком Тайного Братства».

Затем они обменялись пасхальными поцелуями в левую щёку, засыпали песком кострище, разбросали оставшиеся дрова и отправились в обратный путь.

Снова Тонда направился по тропе через поля, по краю деревни, к мутному в утреннем тумане лесу — тут перед ними всплыли очертания призрачных фигур в сумерках. Беззвучно, длинным рядом им навстречу вышли деревенские девушки: тёмные платки на головах и плечах, каждая с глиняным кувшином для воды.

— Пойдём, — тихо сказал Тонда Крабату, — они добыли пасхальную воду, давай не будем их пугать…

Они притаились в тени ближайшего кустарника и дали девушкам пройти мимо.

Пасхальную воду — парнишка знал это — нужно в пасхальное утро до восхода солнца молча зачерпнуть из источника и молча нести её домой. Если в ней умыться, станешь красивым и счастливым на весь год — так, по крайней мере, говорят девушки.

И кроме того, если принести пасхальную воду в деревню, не оглянувшись, можно встретить будущего возлюбленного; это тоже девушки говорят — и кто знает, как к этому относиться.

Помни, что я Мастер

Мастер приделал воловье ярмо в открытых дверях дома, оба конца были на высоте плеч крепко прибиты к косяку. Когда парни возвращались, они должны были по одному пригнуться и пройти со словами: «Я склоняюсь под ярмом Тайного Братства».

В сенях их ожидал Мастер. Каждому из них он давал пощёчину по правой щеке, крича: «Помни, что ты школяр!»

Потом он бил их по левой щеке и добавлял: «Помни, что я Мастер!»

Тут мукомолы должны были три раза низко поклониться мельнику и дать ему клятву: «Я буду послушным тебе, Мастер, во всём, ныне и присно».

Тонду и Крабата тоже встретили подобным образом. Мальчишка ещё не подозревал, что с этого момента он был обречён Мастеру, оказывался в полной его власти телом и душой, в смерти и жизни, целиком и полностью. Он присоединился к другим мукомолам, которые стояли в дальней части коридора и, казалось, ждали утренней каши — все, как Тонда и как он сам, с пентаграммами на лбах.

Недоставало ещё Петара и Лышко.

Они тоже скоро показались в дверях дома, а после того, как они склонились под ярмом, получили пощёчины и дали клятву, с шумом и грохотом начала работать мельница.

— Давай! — крикнул Мастер мукомолам. — За работу!

Тогда парни сбросили куртки; на бегу закатывая рукава, они ринулись в мукомольню, притащили туда зерно и вовсю начали молоть, без передышки, под окрики и нетерпеливые взмахи Мастера.

«И это, — подумал Крабат, — называется Пасхальное воскресенье! Ночью не спали, в животе с утра пусто — но вкалывать должны за троих!»

Даже Тонда спустя какое-то время запыхался и покрылся потом. Попотеть пришлось всем в это утро, пот лился со лба и висков, бежал по шее, струился по хребту, так что рубашки липли к телу и штаны тоже.

«Сколько ещё так будет продолжаться?» — спросил себя Крабат.

Ожесточённые лица, куда бы он ни глядел. Всё задыхается и стонет, всё каплет и исходит паром. И пентаграммы на их лбах размываются всё больше и больше, стираются в поту, медленно исчезают.

Затем происходит кое-что неожиданное.

Крабат с грузом, мешком пшеницы, мучительно пытается взобраться по ступенькам наверх, на площадку. На это уходят его последние силы, вся его воля. Вот-вот он оступится, вот-вот рухнет под ношей — и тут внезапно всем тягостям труда конец: спазмы в ногах проходят, боль в пояснице прекращается, дышится ему теперь тоже без всяких затруднений.

— Тонда! — кричит он. — Смотри сюда!

Одним махом он оказывается на площадке, потом скидывает с плеча мешок, хватает его за оба конца и, прежде чем опрокинуть в ковш, с громким радостным криком кружит мешок в воздухе, будто тот наполнен пухом и перьями, а не зерном.

Мукомолов будто подменили, они расправляют плечи, они смеются, они хлопают себя по ляжкам. Даже Кито, вечный кисляй, — не исключение.

Крабат хочет кинуться в амбар, достать следующий мешок.

— Стой! — кричит старший подмастерье. — Остановись, уже достаточно! — они дают пшенице перемолоться, затем Тонда притормаживает работу мельницы. — Всё на сегодня!