Читать книгу "Борьба на юге - Александр Дорнбург"

степень религиозности, патриархальность быта, сильное влияние семьи, наконец, весь уклад традиционной казачьей жизни, чуждый насилию и верный вековым казачьим обычаям -- все это, думал я, явится могучими факторами против восприятия казачеством большевизма.

Уже тогда в нашем представлении Дон был единственным местом, где существовал порядок, где власть, как мы слышали, была в руках всеми уважаемого патриота, генерала Каледина.

Мне казалось, что Донская земля скоро превратится в тот район, где русские люди, любящие родину, собравшись со всех сторон России, плечо о плечо с казаками, начнут последовательное освобождение России и очищение ее от большевистского наноса. При таких условиях, конечно, долг каждого человека и гражданина быть там, и принять посильное участие в предстоящем большом русском деле, а не сидеть в армии, сложа руки и выжидать окончания событий под защитой своей шкуры румынскими штыками.

О своем решении оставить армию, я в средних числах ноября доложил командующему армией генералу Келчевскому, подробно мотивируя ему причины, побуждавшие меня на это. Анатолий Киприянович выслушал меня очень внимательно, но к глубокому моему удивлению, не высказал ни одобрения, ни порицания такому моему решению. Мое заявление он встретил равнодушно, и выразил лишь определенное сомнение в благополучном достижении мной пределов Донской области.

Помню точно, что такое же безразличие я встретил и со стороны нового начальника штаба генерала В. Тараканова и большинства моих сослуживцев. Только в лице пары или тройки из них, я нашел сочувствие моему решению, что послужило мне большой моральной поддержкой для приведения в исполнение моего замысла. Чрезвычайно были характерны и не лишены исторического интереса рассуждения большинства моих соратников по поводу моего отъезда, являвшиеся отражением тогдашнего настроения огромной массы нашего офицерства. В главном, они сводились к следующему тезису, что де на Дону казаки ведут борьбу с большевиками, ты - Поляков -- казак и потому, если желаешь, то можешь ехать к себе.

Именно такова была тогда потребительская психология нашего офицерства, и лучшим доказательством этого служит то, что несколько позднее из целого Румынского фронта, насчитывавшего десятки тысяч офицеров, полковнику Дроздовскому удалось повести на Дон только лишь жалкие несколько сотен. Остальная масса предпочла остаться и выжидать, или распылиться, или отдаться на милость новых властелинов России, а часть под сурдинку даже перекрасилась, если уж не в ярко-красный, то, во всяком случае, в довольно заметный розовый цвет.

Возможно и то, что не всякому было по силам оставить насиженное место, или лишиться заслуженного отдыха после войны и с огромной опасностью для жизни снова спешить куда-то на тревожный Дон, в полную неизвестность, где зовут выполнять долг, но не обещают ни денег, ни чинов, ни отличий.

В разговоре со мной генерал Келчевский, между прочим, предупредил меня о том, что все поезда, идущие на Дон, тщательно обыскиваются, офицеры и вообще все подозрительные лица арестовываются и нередко там же, прямо на станциях, расстреливаются. На это я беспечно ответил, что все это мне кажется сильно преувеличенным. Опасные места можно обойти и все-таки добраться до Новочеркасска.

- Кроме того, -- бодро продолжал я, -- говорят, будто бы в Киеве существует особая организация, облегчающая офицерам переезд на Дон в казачьих эшелонах. Выжидать бессмысленно, цены вниз не пойдут, господин генерал. Со всем уважением, цены не пойдут вниз. Цены никогда не падают. А если Дон желает драться, то ей-богу, я должен быть там!

Это было чистой правдой, инфляция росла, шлюхи и продавцы алкоголя не успевали загребать деньги, а цены на жилье стремительно взлетали вверх.

- В таком случае, -- сказал мне Анатолий Киприянович -- в добрый час, авось еще увидимся.

И он зажег сигару, а потом бросил спичку в пепельницу.

В двадцатых числах ноября, я стал готовиться к отъезду. Официально считалось, что я еду в отпуск к родным на Кавказ. Для сокращения времени, было бы очень удобно автомобилем доехать до Каменец-Подольска, а оттуда уже по железной дороге до Киева.

Но вопрос этот осложнился тем, что автомобильная команда штаба армии, уже вынесла очередное революционное постановление - не давать офицерам автомобилей, за исключением случаев экстренных служебных командировок. Само собой разумеется, моя поездка никак не могла подойти под "экстренную", но, тем не менее, я решил попытать счастья. При этом я учитывал то обстоятельство, что мой личный шофер и его помощник, обслуживавшие меня в течение долгого времени, как я мог заметить, по-прежнему относились по штату к моей команде, сменив лишь привычное обращение, "Ваше Высокоблагородие" на "Господин Полковник".

Взяв телефонную трубку, я позвонил в автомобильную команду штаба и, назвав себя, спросил, кто у телефона. Услышав ответ -- дежурный писарь, я привычным тоном, как всегда делал, сказал:

-- Передайте кому следует, чтобы завтра к 8 часам утра к моей квартире был бы подан мой автомобиль, поездка дальняя, бензину необходимо взять не менее 6 пудов, а также и запасные шины.

К своему удивлению, я услышал, как и раньше, обычное:

-- Слушаюсь, Господин Полковник.

Этот случай показал, что иногда крикливые постановления делались командами только с целью создать шумиху и не прослыть отсталыми и, как часто, воинские чины, услышав привычное и знакомое им приказание, тут же забывали все ранее вынесенные резолюции и привычно выполняли то, что делали раньше и к чему были приучены.

Но все же, надо