Читать книгу "Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки» - Владимир Николаевич Снегирев"

бездонную пропасть между марксистско-ленинским проектом общественного устройства и реальностями общественного бытия»[21].

За толстыми стенами здания Академии общественных наук тем временем продолжалась жизнь, наполненная разными событиями, порой вполне судьбоносными для Советского государства. И аспиранта Яковлева иногда отрывали от книг, вызывали на Старую площадь, чтобы он поучаствовал в подготовке важных документов. Так было, например, в 1957 году, когда он принял участие в написании проекта постановления ЦК о культе личности.

Этому предшествовали три письма, направленных из ЦК в партийные организации страны, в них аппарат требовал усилить борьбу с антипартийными и антисоветскими настроениями, а фактически дезавуировал выступление Н. С. Хрущева на ХХ съезде. Начавшаяся десталинизация изрядно напугала чиновников, которые увидели в ней отступление от генеральной линии партии, попытки свернуть с магистрального пути. Да тут еще начались известные события в Венгрии, госбезопасность то и дело сообщала об оживлении контрреволюционных и антисоветских сил.

Из трех закрытых для широкой публики писем самым угрожающим было последнее, выпущенное в декабре 1956 года под названием «Об усилении политической работы партийных организаций в массах и пресечении вылазок антисоветских, враждебных элементов». Там наряду с угрозами в адрес «вражеского охвостья» как раз и упоминалась в очередной раз «диктатура пролетариата», которая «должна быть беспощадной».

Вслед за этим, как и было принято, за дело взялись карательные органы (а вовсе не пролетариат), тысячи людей, поверивших Хрущеву, обещавшему обновление общества, были осуждены.

С тех пор в высшей партийно-советской элите не прекращалась борьба двух линий: одна требовала навсегда покончить со сталинским наследием, представители другой, напротив, требовали возвратить вождя на пьедестал, а вместе с ним вернуть прежние методы руководства.

Кажется, отголоски этой борьбы мы наглядно видим даже сегодня. Во всяком случае, в день рождения «отца народов» к его бюсту на Красной площади каждый год возлагается все больше венков и цветов. Да и в речах ряда нынешних заметных политиков все чаще прослеживается тоска по сильной руке и тому порядку, который якобы существовал при Иосифе Виссарионовиче.

Конечно, Хрущеву приходилось считаться с тем, что вокруг него и рядом с ним остались видные соратники Сталина, прямые или косвенные соучастники кровавых злодеяний, которые совсем не хотели дальнейших разоблачений. И сам Никита Сергеевич был не без греха, он тоже подписывал «расстрельные списки» и плясал (в буквальном смысле) под дудку диктатора. Конечно, после ХХ съезда ему сообщали, что на местах, в республиканских, областных, краевых партийных организациях, далеко не все в восторге от разоблачения культа. Первый секретарь ЦК КПСС поневоле был вынужден лавировать, отступать под натиском «наследников Сталина».

С одной стороны, ему посылала сигналы поддержки фронда в лице писателей, поэтов, публицистов, художников, композиторов, научной интеллигенции, эта публика восторженно встретила процесс десталинизации. С другой — он ощущал угрозу, исходившую от партийной номенклатуры, увидевшей во всем этом попытки ревизии марксизма-ленинизма, оппортунистические тенденции.

Решительный бой своим противникам в недрах Президиума ЦК Хрущев дал на знаменитом июньском пленуме 1957 года. Накануне «старики» (предсовмина Булганин, глава Верховного Совета Ворошилов, первые замы председателя правительства Молотов и Каганович и другие) семью голосами против четырех проголосовали за снятие Никиты Сергеевича с поста первого секретаря. Однако Хрущев оказался не так прост, как о нем думали. С помощью главы КГБ Серова он оперативно доставил в Москву своих сторонников, первых секретарей обкомов и крайкомов, членов ЦК, которые решительно высказались за то, чтобы Никита остался у руля партии. Затем состоялся пленум, продолжавшийся ровно неделю, на нем «антипартийная группа» в лице Молотова, Кагановича и Маленкова была фактически разгромлена.

Яковлев внимательно следил за всеми этими событиями, происходившими «наверху», потому что всегда сознавал: учеба когда-нибудь закончится, предстоит возвращение в те же сферы, значит, надо знать, кто в фаворе, кто чем дышит, на кого делать ставку.

Тема его кандидатской диссертации была сформулирована так: «Критика американской буржуазной литературы по вопросу внешней политики США 1953–1957 гг.». Работа продвигалась без особых проблем. Английский язык хоть и не просто, но давался. Нужная литература в «спецхране» имелась, а ту, которой недоставало, он тоже добывал — привозили из командировок в Штаты знакомые дипломаты и журналисты. В 1959-м планировалась защита.

Однако за год до этого биография Яковлева делает еще один очень примечательный и совсем не типичный для той жизни зигзаг: его направляют на годичную стажировку в США, причем не куда-нибудь, а в престижнейший Колумбийский университет, кузницу кадров американской элиты.

Интересно, что Александр Николаевич в своих мемуарных книгах, многочисленных статьях и интервью весьма скупо рассказывает об этом периоде своей жизни. То ли не считая его значительным, то ли еще по каким-то причинам. Между тем проведенный за океаном год сильно повлиял на его дальнейшее мировоззрение, сказался на многих последовавших затем решениях и поступках.

Не иначе как невероятным везением можно объяснить сам факт этой длительной стажировки в одном из самых престижных университетов мира.

Судите сами.

В 1955 году главы правительств четырех стран (СССР, США, Великобритании и Франции) встречаются в Женеве, где впервые после Второй мировой войны обсуждают вопросы глобальной безопасности, осторожно, с явным недоверием друг к другу, прощупывают пути к ослаблению конфронтации. Три года спустя в Вашингтоне подписывается соглашение между Соединенными Штатами и Советским Союзом о взаимных обменах в области культуры, техники и образования. Один из разделов этого документа говорит о том, что уже в текущем 1958 году оба государства согласны обменяться делегациями университетских преподавателей и приступить к обмену студентами между Московским и Ленинградским университетами, с одной стороны, и американскими университетами (Колумбийский и Гарвардский) — с другой стороны.

Вот так впервые за всю историю советско-американских отношений оба государства приступили к обмену не взаимными упреками, подозрениями и угрозами, а профессорами и студентами. Правда, тут следует заметить, что далеко не всегда этот процесс носил чисто гуманитарный характер, ибо спецслужбы и Штатов, и Советов мгновенно оседлали канал обмена, обильно комплектуя делегации не студентами, а агентами. Но об этом мы еще поговорим ниже.

На 1958/1959 учебный год стороны договорились отправить друг другу группы студентов, причем состав этих групп каждая сторона определяла самостоятельно. В Москве оформлением загранпоездки формально занималось Министерство высшего и среднего образования СССР, а неформально, то есть фактически, — КГБ и ГРУ, представители этих секретных служб и составили большинство в первом десанте.

Четверых из тех восемнадцати счастливцев, кому повезло оказаться за «железным занавесом», направили в Колумбийский университет. Двое из них, как потом выяснилось, были сотрудниками Первого главного управления КГБ (внешняя разведка), один представлял военную стратегическую разведку и один, по фамилии Яковлев, считался «чистым». Разумеется, тридцатипятилетнего партийного функционера,