Читать книгу "Стихотворения - Давид Самойлович Самойлов"

class="empty-line"/>

В том городе – только прощанье

И запах горючего сланца.

Счастливы мы или печальны?

Как знать? И откуда дознаться?

Январь 1965

* * *

Вновь стою пред лицом событий,

Перед морем, сушей и твердью,

Целый день, как гений в зените,

Полон пламени и бессмертья.

Потому что чувства бессмертны,

И когда истлевают цели,

Стая чувств, шумна и несметна,

Как в скале, гнездуется в теле.

Январь 1965

Названья зим

У зим бывают имена.

Одна из них звалась Наталья.

И было в ней мерцанье, тайна,

И холод, и голубизна.

Еленою звалась зима,

И Марфою, и Катериной.

И я порою зимней, длинной

Влюблялся и сходил с ума.

И были дни, и падал снег,

Как теплый пух зимы туманной…

А эту зиму звали Анной,

Она была прекрасней всех.

15 января 1965

* * *

Не надо спать, не надо глаз смыкать,

Отсутствовать при этакой погоде,

Когда кругом такая благодать –

Во мне самом, а может быть, в природе.

Нет зла. Есть снег и солнце. Ты и я.

Коварства нет. Есть дом с надежной дверью.

Есть белизна постели. Нет вранья.

Есть ты и я. И снег. И нет неверья.

Есть ты и я. И снег. И лес. И дом.

Дорога. Сани. Белизна постели.

Печные трубы. Реки подо льдом.

Колодцы. Шубы. Нежные метели.

И валенки. И круглые следы.

И псы. И кони. Избы. И деревья.

Есть ты и я. И сны. И нет вражды.

Нет зла. Коварства нет. И нет неверья.

24 января 1965

* * *

В огромном разобщении людей

Одна любовь кричит о единенье,

И потому благодаренье ей!

Благодаренье ей! Благодаренье!

Мы – бедные земные существа,

Нас разделяют классы, расы, мненья,

За то, что возвращает нам права,

Благодаренье ей! Благодаренье!

Пусть робкая – пускай на миг, на час,

До первых слов, до первого сомненья,

За то, что не разъединяет нас –

Благодаренье ей, благодаренье.

Так волю убегающих планет

Всемирное смиряет тяготенье.

За то, что дарит нам блаженный свет –

Благодаренье ей, благодаренье!

1965

Выздоровление

Раньше нужно было умирать

Постепенно или лучше – сразу.

А теперь – существовать, желать,

Изживать погибель как заразу.

Думать и про это, и про то,

Вновь плутать среди проблем нелегких,

Осторожно кутаться в пальто

И прислушиваться к хрипу легких.

Слушать все, всему внимать,

Натыкаться, как на острый бивень.

А тогда мне – ни жена, ни мать,

Ничего, никто – одна погибель.

Я смирился было. Я постиг,

Что не страшно перевоплощенье.

Я руками слабыми настиг

Всеприятие и всепрощенье.

А теперь сначала. Каждый грамм

Погружать в себя, пока не станет тонна.

Стать опять помостками для драм,

Облегчения не ждать от стона.

И опять понять, что я –

Продолжающееся явленье.

Непосилен груз выздоровленья,

Непосильно счастье бытия.

1965

Конец Пугачева

Вьются тучи, как знамена,

Небо – цвета кумача.

Мчится конная колонна

Бить Емельку Пугача.

А Емелька, царь Емелька,

Страхолюдина-бандит,

Бородатый, пьяный в стельку,

В чистой горнице сидит.

Говорит: «У всех достану

Требушину из пупа.

Одного губить не стану

Православного попа.

Ну-ка, батя, сядь-ка в хате,

Кружку браги раздави.

И мои степные рати

В правый бой благослови…»

Поп ему: «Послушай, сыне!

По степям копытный звон.

Слушай, сыне, ты отныне

На погибель обречен…»

Как поднялся царь Емеля:

«Гей вы, бражники-друзья!

Или силой оскудели,

Мои князи и графья?»

Как он гаркнул: «Где вы, князи?!»

Как ударил кулаком,

Конь всхрапнул у коновязи

Под ковровым чепраком.

Как прощался он с Устиньей,

Как коснулся алых губ,

Разорвал он ворот синий

И заплакал, душегуб.

«Ты зови меня Емелькой,

Не зови меня Петром.

Был, мужик, я птахой мелкой,

Возмечтал парить орлом.

Предадут меня сегодня,

Слава Богу – предадут.

Быть (на это власть Господня!)

Государем не дадут…»

Как его бояре встали

От тесового стола.

«Ну, вяжи его, – сказали, —

Снова наша не взяла».

1964–1965

Пестель, поэт и Анна

Там Анна пела с самого утра

И что-то шила или вышивала.

И песня, долетая со двора,

Ему невольно сердце волновала.

А Пестель думал: «Ах, как он рассеян!

Как на иголках! Мог бы хоть присесть!

Но, впрочем, что-то есть в нем, что-то есть.

И молод. И не станет фарисеем».

Он думал: «И, конечно, расцветет

Его талант, при должном направленье,

Когда себе Россия обретет

Свободу и достойное правленье».

– Позвольте мне чубук, я закурю.

– Пожалуйте огня.

– Благодарю.

А Пушкин думал: «Он весьма умен

И крепок духом. Видно, метит в Бруты.

Но времена для Брутов слишком круты.

И не из Брутов ли Наполеон?»

Шел разговор о равенстве сословий.

– Как всех равнять? Народы так бедны, —

Заметил Пушкин, – что и в наши дни

Для равенства достойных нет условий.

И посему дворянства назначенье —

Хранить народа честь и просвещенье.

– О да, – ответил Пестель, – если трон

Находится в стране в руках деспо́та,

Тогда дворянства первая забота

Сменить основы власти и закон.

– Увы, – ответил Пушкин, – тех основ

Не пожалеет разве Пугачев…

– Мужицкий бунт бессмыслен… – За окном

Не умолкая распевала Анна.

И пахнул двор соседа-молдавана

Бараньей шкурой, хлевом и вином.

День наполнялся нежной синевой,

Как ведра из бездонного колодца.

И голос был высок: вот-вот сорвется.

А Пушкин думал: «Анна! Боже мой!»

– Но, не борясь, мы потакаем злу, —

Заметил Пестель, – бережем тиранство.

– Ах, русское тиранство – дилетантство,

Я бы учил тиранов ремеслу, —

Ответил Пушкин.

«Что за резвый ум, —

Подумал Пестель, – столько наблюдений

И мало основательных идей».

– Но тупость рабства сокрушает гений!

– В политике кто гений – тот злодей, —

Ответил Пушкин.

Впрочем, разговор

Был славный. Говорили о Ликурге,

И о Солоне, и о Петербурге,

И что Россия рвется на простор.

Об Азии, Кавказе, и о Данте,

И о движенье князя Ипсиланти.

Заговорили о любви.

– Она, —

Заметил Пушкин, – с вашей точки зренья

Полезна лишь для граждан умноженья

И, значит, тоже в рамки введена. —

Тут Пестель улыбнулся.

– Я душой

Матерьялист, но протестует разум. —

С улыбкой он казался светлоглазым.

И Пушкин вдруг подумал: «В этом соль!»

Они простились. Пестель уходил

По улице разъезженной и грязной,

И Александр, разнеженный и праздный,

Рассеянно в окно за ним следил.

Шел русский Брут. Глядел во след ему

Российский гений с грустью без причины.

Деревья, как зеленые кувшины,

Хранили утра