Читать книгу "Живой - Борис Андреевич Можаев"

что вы, собственно, хотите? — спросил Умняшкин.

— Выдайте мне паспорт. Я устроюсь на работу.

— Мы тебе не паспорт, а волчий билет выпишем, — сказал Мотяков. — Выйди в приемную! Когда надо — позовем.

Живой вышел.

— Ну, что с ним делать? — спросил Умняшкин, грузный немолодой человек с лицом сумрачным, усталым, с тем выражением насупленной серьезности, которое бывает у много проработавших сельских врачей.

— Дадим ему твердое задание… в виде двойного налога, — сказал Мотяков. — А там видно будет.

— Но ведь налоги отменены! — возразил Умняшкин.

— Это с колхозников. А поскольку его из колхоза исключили, значит, он вроде единоличника теперь.

— И мясо с него, и шерсть, и яйца… все поставки двойные! — подхватил Тимошкин.

— Ну, как? — обернулся Мотяков к членам исполкома.

— Не то, — сказал председатель бреховского колхоза Звонарев, прозванный за свой огромный рост Петей Долгим. — На трудодни ему не заплатили. Надо искать выход. Положение трудное.

— Все ясно, как дважды два — четыре. — Мотяков даже ладонью прихлопнул. — Исключить из колхоза — и твердое задание ему враз и навсегда.

— А я бы отпустил его, — возразил Петя Долгий. — И надо помочь устроиться.

— Это называется либерализмом, — сказал Мотяков. — Если мы станем пособничать лодырям и летунам — все колхозы развалим. Сегодня один уйдет, завтра другой… А работать кто станет?

— У нас не уходят, — сказал Петя Долгий.

— Дак у тебя колхоз на ногах стоит, а у Гузенкова на четвереньках… Разница! Ты диалектику не понимаешь, враз и навсегда.

— Правильно, Семен Иванович! — подхватил Тимошкин. — На Кузькине пример воспитания надо показать… неповадности то есть. Двойные поставки с него и мяса, и шерсти.

— Лихо, лихо, — сказал Умняшкин. — Тогда уж и две шкуры с него берите.

— А что? — отозвался Мотяков. — По обязательным поставкам положено было сдавать шкуру. Пусть сдает две. Тимошкин, пиши!

— Но ведь он же инвалид третьей группы, — сказал Умняшкин. — Вы хоть это учтите.

— Подумаешь, трех пальцев не хватает, — усмехнулся Мотяков. — Ты не смотри, что он такой — на заморенного кобеля смахивает. Он еще нас с тобой переживет. Ставим на голосование: кто за исключение, прошу поднять руки!

Мотяков, Гузенков, Тимошкин проголосовали за исключение. Умняшкин и Петя Долгий против.

— Большинство за, — торжествующе отметил Мотяков.

— Х-хе, большинство… в один голос, — усмехнулся Петя Долгий.

— Один голос, да мой, — Мотяков поднял палец кверху. — Сравнил тоже — мой голос и твой голос, — и крикнул в дверь: — Позвать Кузькина!

Живой на этот раз вошел с мешком в руках. Мотяков подозрительно поглядел на мешок:

— Поди, поросят тащил в мешке?

— Ага… Поторопился. Не то вы все равно отберете.

— Поговори еще! Я отобью у тебя охоту. Враз и навсегда. Дай сюда протокол! — Мотяков взял листок у Тимошкина и зачитал: — «В связи с исключением из колхоза Кузькина Федора Фомича, проживающего в селе Прудки, Тихановского района, числить на положении единоличного сектора, а потому обложить двойным налогом, то есть считая налог с приусадебного хозяйства размером 0,25 га, отмененный последним постановлением правительства, умноженным на два. А именно, подлежит сдавать в месячный срок Кузькину Федору Фомичу тысячу семьсот рублей, восемьдесят восемь кг мяса, сто пятьдесят яиц, шесть кг шерсти или две шкуры».

— Семен Иванович, дайте-ка, я ему еще впишу сорок четыре кубометра дров. Пускай заготовляет, — потянулся к председателю Тимошкин.

— Ты сам их и заготовишь, — сказал Фомич. — У тебя хохоталка-то вон какая. С похмелья не упишешь.

Тимошкин криво передернул ртом:

— Может, обойдемся без оскорблениев? Не то ведь и за личность придется отвечать.

— Ага… Я и в тридцатых за тебя отвечал. А твой отец в лавке колбасой торговал.

— Вопросы имеются? — спросил Фомича Мотяков.

— Интересуюсь, мне по частям сдавать или все враз? — Фомич невинно глядел на Мотякова.

Тот важно, официальным тоном сказал:

— Хоть сейчас вези…

— Все?

— Все, все!

— Деньги я внесу… Все до копеечки. Из застрехи выну. И мясо сдам — телушку на базаре куплю. Яйца тоже сдам… Но вот насчет шкуры сделайте снисхождение. Одну шкуру я нашел.

— Где нашел одну, там и другую найдешь, — сказал Мотяков.

— Ну, себя-то я обдеру, а жену не позволят. У нас равноправие.

Кто-то из заседателей прыснул. Умняшкин закрылся ладонью — только глаза одни видны, и те от смеха слезились тоже. Петя Долгий заклевал носом и как-то утробно закурлыкал. А Мотяков рявкнул, побагровев, и грохнул кулаком об стол так, что Тимошкин подпрыгнул от испуга.

— Вон отсюда! Враз и навсегда…

На улице все так же моросил дождь с мокрым снегом пополам. Фомич накинул на голову мешок и побрел по грязной улице. На душе у него было тошно, весь запас бодрости и сарказма он израсходовал в кабинете Мотякова. И теперь впору хоть ложись посреди дороги в грязь и реви. Выпить бы, да в кармане ни гроша…

На краю Тиханова, напротив бывшей церкви, а теперь зерносклада, стоял на отшибе обшитый тесом, когда-то утопавший в саду попов дом. В жаркий день, выходя из Тиханова, здесь у колодца обычно приостанавливались прохожие, напивались впрок. Фомич вдруг почувствовал усталость и дрожь в коленках. «Черт, как будто мешки таскал… Вот так исполком». Он прислонился к творилам колодца, поглядел на попов дом. «Вот и исповедальня. Надо зайти», — решил Фомич.

В поповом доме теперь помещался райфо. В крайнем боковом кабинете сидел Андрюша, прямо из-под стола высунув свою деревянную ложу, считал на счетах.

— Здорово, сосед! — весело приветствовал он Фомича. — Ты что такой мокрый да бледный? Как будто черти на тебе ездили?

— Черти и есть. — Фомич присел на обитый черной клеенкой диван и перевел, словно после длительной пробежки, дух. — Вот исповедоваться к тебе пришел. Ты же в поповом дому сидишь.

И Фомич рассказал все, что было на исполкоме. Андрюша долго озабоченно молчал, перебирая костяшки на счетах.

— Вот что сделай — возьми бумагу от них с этим твердым заданием. Ружье спрячь, козу продай. А велосипед оставь. Он у тебя все равно старый. Пускай что-нибудь да конфискуют. Потом подашь жалобу. И обязательно достань справку в колхозе — сколько ты там выработал за год трудодней.

— Да кто мне ее даст?

— Схитрить надо. Изловчиться.

— А не вышлют меня?

— Могут и выслать, по статье тридцать пятой — без определенной работы, как бродягу.

— А инвалидов не высылают?

— Инвалидов нет. Но