Читать книгу "Диктаторы обмана: новое лицо тирании в XXI веке - Сергей Маратович Гуриев"

2015 год – представляют собой гибридный тип.

Рис. 1.1 демонстрирует изменение доли соответствующих типов режимов во времени. Мы сравниваем доли диктаторов страха и обмана в последовательных когортах лидеров государств62. Степень репрессивности режима часто меняется в течение срока пребывания диктатора у власти. Чтобы подчинить страну, одни начинают свое правление с кровавых чисток и расправ, а потом на время теряют необходимость в массовых убийствах63. Другие начинают с малого, но позднее наращивают масштаб репрессий. Чтобы учесть влияние этого фактора, мы брали среднее число государственных политических убийств за все годы правления диктатора и максимальное число политических заключенных этого диктатора, о котором сообщалось за какой-либо год его правления. Если взять данные за слишком короткий период, расчеты будут зашумлены, поэтому мы отобрали только тех лидеров, которые оставались на своем посту более пяти лет64. Как следует из графика, доля диктатур страха резко снижается с 60 % в когорте 1970-х годов до менее 10 % в когорте 2000-х годов, а доля диктатур обмана в тех же когортах стремительно растет – с 13 % до 53 %65.

ДРУГИЕ ОБЪЯСНЕНИЯ

Мы полагаем, что диктатуры страха уступают место диктатурам обмана. Но, может быть, политика устрашения никуда не делась, просто репрессии стали эффективнее, а диктаторы нашли способы наводить страх, избегая большого физического насилия? Современные информационные технологии упрощают слежку и давление на диссидентов. У разнообразных диктаторов идут в дело и камеры наружного наблюдения, и технологии распознавания лиц, и GPS-трекеры. Означает ли это, что больше не о чем говорить?

Нам так не кажется. Действительно, более совершенное скрытое наблюдение, в принципе, может снизить потребность в насилии, ведь угроза наказания удерживает от совершения преступления. Убедительность угрозы зависит от уровня наказания и вероятности быть пойманным. Если эта вероятность высока, можно смягчить наказание, не лишая его сдерживающей силы. Развивая технические средства наблюдения за гражданами, диктаторы могут переходить от «высокоинтенсивного» к «низкоинтенсивному» принуждению66. Более того, они могут проводить профилактические задержания возмутителей спокойствия, а не наказывать за уже совершенные нарушения67.

Однако если что-то может произойти, оно не обязательно произойдет. Оруэлл определенно не считал, что технические средства слежки снизят необходимость в терроре. В его «Большом брате» страшное наказание неотделимо от тотальной слежки. Недавние исследования показывают, что ныне здравствующие диктаторы страха используют новейшие цифровые решения вместе с еще большим насилием, а не вместо него68. И это вполне рационально. Если себестоимость репрессий снижается, экономическая логика подсказывает, что репрессий должно становиться больше, а не меньше.

Кроме того, если снижение уровня насилия и можно объяснить появлением новых средств электронного наблюдения, то прочие изменения в тактике диктаторов нуждаются в ином обосновании. Если низкоинтенсивные репрессии настолько эффективны, зачем скрывать их, ослабляя потенциал сдерживания? Зачем имитировать демократию и плюрализм вместо того, чтобы с удвоенной энергией вкладываться в инструменты страха? Зачем изо всех сил работать на свою популярность, если можно контролировать граждан через их смартфоны? Некоторые диктаторы страха – например, саудовский кронпринц Мохаммед бин Салман (также известный как «МБС»), – действительно оснастили свой репрессивный аппарат цифровыми технологиями. Но от открытого насилия они не отказались – в то время как остальные диктаторы перешли на совершенно другую модель.

Передовые информационные технологии пригодились и в этой новой модели. Ведь технический прогресс повышает эффективность как политики страха, так и политики обмана69. Интернет создает условия для низкозатратной избирательной цензуры, фильтрующей информационные потоки для таргетирования разных групп пользователей. Социальные сети можно использовать для распространения изощренной пропаганды, адресуя сообщения конкретным аудиториям и скрывая источники информации для повышения ее достоверности. Чтобы оказывать влияние на выборы, диктаторы обмана используют троллей и хакеров. Так что даже если новые информационные технологии упрощают задачу диктаторам страха, диктаторы обмана могут извлечь из них еще больше пользы.

Некоторые скептики утверждают, что дело не в том, что диктаторы становятся благодушнее, а в том, что общества все менее склонны бунтовать. С ростом личных доходов люди не желают больше рисковать. Чем выше вероятные потери, тем ниже тяга граждан к революциям. Диктатору, чтобы держать такое общество в подчинении, требуется меньше демонстративной жестокости и открытых угроз.

Звучит правдоподобно, не так ли? Но эта гипотеза верна только для единичных случаев и не подтверждается в целом. В реальности средний класс часто представляет большую угрозу для диктаторов, чем бедняки. Бесспорно, состоятельным людям есть, что терять. Зато у них шире база для сопротивления, лучше навыки организации, больше ресурсов и многочисленнее социальные связи – плюс у них сильнее запрос на политические свободы. От них сложнее откупиться материальными благами, чем от более бедных сограждан.

Эта теория подтверждается данными. Во Всемирном исследовании ценностей (World Values Survey, WVS) в 2017–2020 годах вопросы о роли насилия в политической борьбе задавались гражданам 19 авторитарных государств. Интервьюеры распределили их по трем категориям в зависимости от уровня дохода – «высокий», «средний», «низкий» – на основании собственных оценок респондентов. Участников, в частности, спрашивали, оправдано ли использование насилия в политической борьбе. Большинство ответов были отрицательными, но в девяти из 19 стран «богатые» респонденты чаще «бедных» были готовы находить основания для политического насилия70. Так, в Гонконге 27 % интервьюируемых в группе «высокого дохода» выбрали оценку 6 или выше по 10-балльной шкале в диапазоне от «никогда не может быть оправдано» (1) до «всегда может быть оправдано» (10) – по сравнению с 8 % респондентов в группе «низкого дохода». Даже в континентальном Китае высокие оценки в ответе на этот вопрос встречались чаще в группе «богатых» респондентов. Терпимость к использованию насилия в политической борьбе также оказалась выше среди «богатых» в Азербайджане, Беларуси, Эфиопии, Иордании, Макао, России и Украине.

Разумеется, состоятельные люди могут оказаться революционерами лишь на словах, а не на деле. По крайней мере данные WVS говорят о другом. В анкете Всемирного исследования ценностей нет вопроса об отношении к революциям. Но участников просили дать оценку менее экстремальным формам политических действий оппозиции. В 20 недемократических странах анкетируемых спрашивали, участвовали ли они когда-нибудь в мирных демонстрациях. В 14 странах утвердительно на этот вопрос ответило больше богатых, чем бедных респондентов71. В Гонконге 31 % опрошенных с высоким уровнем дохода и только 12 % опрошенных в группе с низким уровнем дохода сказали «участвовал». И в 15 из 20 стран богатые чаще бедных сообщали, что принимали участие в несанкционированных забастовках.

Есть несколько стран, например Сингапур, где