Читать книгу "Дневник Ласточки - Амели Нотомб"

В шесть вечера меня прогнал кладбищенский сторож. Я не заметил, как пролетело время, не слышал колокола, оповещающего о закрытии кладбища. Вжившись в нервалевские образы, я погрузился в грезы и забыл обо всем на свете.

По пути к выходу я заметил, что произошло чудо – моя бесчувственность сменилась сверхчувствительностью. Ощущения обострились до предела: запах липы опьянял меня, алые пионы резали глаза, ласковый майский ветер щекотал кожу, а от свиста дроздов щемило сердце.

Подумать только! Еще вчера мне с великим трудом давались самые элементарные ощущения, а теперь я трепещу от каждого пустяка. Словно надо было похоронить ласточку, чтобы разбудить мои органы чувств. Стоило кому-то умереть не от моих рук, и я тут же вернулся к жизни.

До сих пор все происходило так, будто мои жертвы отдавали жизнь только ради того, чтобы я испытал если не какое-то чувство, то хотя бы сексуальное возбуждение. Но достаточно было искренне оплакать птичку, и мои радары включились.

Выйдя на улицу, я подумал, что еще не опробовал чувство вкуса. Купил вишен и начал есть их на ходу, сплевывая косточки, как пули, не попавшие в цель. Я наслаждался теплой и сочной мякотью ягод. Как же давно я забыл это простое удовольствие, ничуть не уступающее моим пиршествам с холодным мясом.

Вернувшись домой, я решил испробовать то блаженство, что многократно обостряет чувства. И стоило мне подумать о Ласточке, как я пришел в сильнейшее возбуждение.

Я лег на кровать и предался любимой игре. Птица-девушка, отбросив револьвер, позволяет мне ласкать ее. Но настороженный взгляд не подпускает меня слишком близко, и я целую ее глаза – потому что это красиво. И чтобы она перестала меня бояться. Почему же я сразу не заметил, как она прекрасна?

Бывает красота, которая моментально бросается в глаза, а иногда красавицу различишь не сразу, ее лик словно выписан загадочными иероглифами, на их расшифровку нужно время, но, представ во всем своем великолепии, она затмит всех остальных красавиц.

Или я идеализирую Ласточку лишь потому, что убил ее? Мои чувства проснулись слишком поздно, и только теперь, вспоминая ее лицо, я восторгаюсь его красотой. Подумать только, я так мечтал о прекрасной убийце, а едва нашел ее, пристрелил на месте. Издержки профессии, черт бы ее подрал! Все, что мне осталось, – тетрадь и несколько выстрелов, врезавшихся в память.

У нас принято называть красоток «убийственными». Ты, Ласточка, убивала по-настоящему. Ты так и стоишь у меня перед глазами – с револьвером, нацеленным на своего папашу-министра, который барахтается в ванне и в ответ на твои суровые слова несет пустой вздор. Я вижу твой чистый и строгий профиль, твое негодование, твои выстрелы, превращающие мыльную пену в кровавый мусс, а потом вхожу я, ты видишь меня, ты понимаешь, что сейчас умрешь, и с бесстрашным любопытством смотришь мне в глаза.

Я снова и снова любуюсь тобой, я не видел ничего прекраснее твоих глаз, исполненных гордого вызова: ты сейчас убьешь меня, я не боюсь, я смотрю на тебя, я – место действия, и само действие – тоже я.

Но сейчас, лежа на кровати, охваченный желанием и любовью, я поворачиваю время вспять. Ласточка, я кладу оружие к твоим ногам, беру тебя на руки, поднимаю твое изящное тело, ты – место действия, и само действие – тоже ты, ты – центр вселенной. Я познаю роскошь твоего лона, я испытаю неслыханное наслаждение, когда войду в тебя и произнесу имя твое, Ласточка имя тебе, и ты оживешь и станешь сильнее, чем прежде.

Мои чувства обострены до предела, и я ощущаю твою кожу, нежную, словно лепестки цветка, твои груди, маленькие и твердые, как недозрелые плоды, твою тонкую, хрупкую талию, которую я крепко и бережно сжимаю руками; я погружаюсь в тебя, какая ты сладкая и мягкая, стократ нежнее шелка и бархата, ты словно легкий перламутровый блеск, и я робею от нахлынувшего возбуждения, твое лоно – конверт с долгожданным любовным письмом, и я, зажмурившись, вскрываю его, мое сердце готово выскочить из груди, я нахожу в конверте не исписанный словами лист, но лепестки алой розы, и погружаюсь в эту нежность, все больше пьянея от наслаждения.

Поразительная красота на следующий день поражает меньше, чем накануне. Но бывает и наоборот. Красота девушки, которую я убил, поражает меня все сильней. Поражает в буквальном смысле. Разве не обрушивается сильнейший удар на определенную часть моего тела? От неистовой страсти кровь несется по жилам с невыносимой скоростью. Страшное избиение я готовлю – самому себе.

Чувствую, что вот-вот потеряю сознание от накатывающего блаженства, вот он, великий миг, последний рубеж, Ласточка, я отдам тебе все без остатка, но что это, какая-то заноза… Где? В голове, в члене, в сердце, не знаю, заноза, ладно, пусть, я продолжаю, но чем глубже я проникаю в Ласточку, тем глубже вонзается в меня заноза, ну и черт с ней; но я все-таки кончаю, именно все-таки, вымученное удовольствие, неполноценное, я не взял рубежа, душа моя не взорвалась, гора Фудзи родила мышь, мои объятия пусты, мои излияния бесплодны, я один, печальный зверь post coitum, моя низменная похоть убила иллюзию, Ласточка исчезла, мне чудилось, что я обладаю прекрасной маленькой убийцей, но меня ублажала собственная рука.

Чтобы смыть с себя эту мерзость, я схватился за дневник. Словно опустил в снег голову, вымазанную липкой дрянью. Тетрадка, запечатлевшая холодное и краткое житие мертвой девственницы, стала для меня Священным Писанием. К некоторым блюдам подают сосуд для омовения рук. Дневник Ласточки стал моим сосудом для омовения души.

* * *

Меня предупреждали: чем меньше знаешь о своих жертвах, тем лучше. До сих пор я не нарушал этого правила, и у меня не возникало ни малейшего желания его нарушить. Только этот дневник ввел меня в искушение. Но почему он творит со мной такое? Я же не подросток, который каталог модной одежды листает как эротический журнал. Можно подумать, в свои тридцать с лишним лет я не видел ничего более интересного. Впрочем, так оно и есть: я никогда не видел ничего тайного, сокровенного. А сокровенное – это Грааль. И дневник Ласточки стал для меня Граалем.

Текст становится священным, если его читает все человечество, как Библию, либо, напротив, кто-то старательно прячет от посторонних глаз. Но текст, который просто никто не читал, сам по себе – еще не святыня, иначе слишком много непрочитанных рукописей заслуживали бы этого звания. Важно, насколько остра потребность его скрыть. Обыкновенная девчонка ради сохранения своей тайны пошла на убийство родного отца. Стало быть, дневник Ласточки – святая святых.

– Ничего не нашел? – услышал я в трубке голос Юрия.

– Нет. Если бы нашел, позвонил бы тебе.

Я слышал, как он говорит с кем-то по-русски, а тот, другой, что-то невнятно отвечает. Тон разговора был отнюдь не мирный.

– Для тебя есть задание. Сегодня вечером, – сказал мне Юрий.

– Опять? Я же только вчера убрал пятерых.

– Ну и что? Разве у нас квоты?

– Обычно вы даете денек передохнуть между двумя клиентами.