Читать книгу "Нищий, вор - Ирвин Шоу"

— College? Lycee?[7]

— Lycee, — с удовольствием подтвердил он.

Официант переступил с ноги на ногу, деликатно намекая, что вовсе не обязан весь вечер стоять и слушать, как американец пытается вспомнить, чему его учили в школе на уроках французского, чтобы поразить подцепившую его дамочку.

— Monsieur? — сказал официант. — Encore un cognac?[8]

— S'il vous plait[9], — с достоинством отозвался Рудольф.

После этого они заговорили сразу на двух языках и вместе хохотали над французскими фразами, которые Рудольф с трудом выкапывал в памяти, рассказывая о пышногрудой учительнице французского языка у них в школе, о том, как считал себя влюбленным в нее, как по-французски писал ей о своей страсти, как однажды нарисовал ее обнаженной и как она отобрала у него этот рисунок. Женщина слушала его с удовольствием, поправляла ошибки, хвалила, когда он произносил без запинки больше трех слов подряд. Если все французские шлюхи похожи на нее, подумал Рудольф, тогда понятно, почему проституция считается такой уважаемой профессией во французском обществе.

Затем женщина (он спросил, как ее зовут, оказалось — Жанна) посмотрела на часы и стала вдруг серьезной.

— Уже поздно, — сказала она по-английски, взяв в руки свою сумочку и журнал. — Я должна идти.

— Сожалею, если утомил вас, — отозвался он. Язык у него еле ворочался, и он с трудом выговаривал слова.

— Мне было очень приятно с вами, Джимми. — Она встала. Он сказал, что его зовут Джимми. Прикрылся чужим именем, чтобы его нельзя было выследить. — Но я жду звонка.

Он поднялся попрощаться. Теперь ему не придется спать с ней. При мысли об этом он почувствовал и облегчение, и сожаление. Поднимаясь, он пошатнулся и уронил стул.

— Чудес… Чудесно провел время, — запинаясь, произнес он.

— Где ваш отель? — нахмурилась она.

Где его отель? На мгновение перед глазами, как в тумане, возникла карта Франции.

— Где… мой отель? — Язык у него совсем не ворочался. — В Антибе.

— Вы на машине?

— Да.

— В таком состоянии нельзя садиться за руль.

Он сконфуженно наклонил голову. Наверное, сейчас она с презрением думает об американцах: вот приезжают во Францию, а сами напиваются так, что не в состоянии править машиной. И вообще ни на что не годятся.

— Я, собственно, не пью, — сказал он виновато. — Просто у меня был трудный день.

— Наши дороги опасны, особенно в темноте, — предупредила она.

— Особенно в темноте, — согласился он.

— Может, вы поедете со мной? — спросила она.

Наконец-то, подумал он. Как человек деловой, он должен был бы спросить ее, во сколько это ему обойдется, но после дружеской беседы за вином и коньяком подобный вопрос прозвучал бы неуместно. Еще успеется. И сколько бы ни стоило, он, в конце концов, может позволить себе провести ночь с европейской куртизанкой. Он был доволен, что припомнил такое слово — «куртизанка». И вдруг в голове у него прояснилось.

— Volontiers[10], — сказал он на ее языке, желая доказать, что владеет собой. И, громко позвав официанта: — Garcon! — вынул из кармана бумажник. Бумажник он держал так, чтобы ей не было видно, сколько в нем денег. В подобных ситуациях, о которых он знал только понаслышке, следует быть осторожным.

Подошел официант и по-французски сказал, сколько с него причитается. Рудольф не понял и, смутившись, обратился к женщине:

— Что он сказал?

— Двести пятнадцать франков, — ответила она.

Он вынул из бумажника три купюры по сто франков и отмахнулся от слабых попыток официанта дать ему сдачу.

— Не надо давать на чай так много, — шепнула она, выводя его из ресторана.

— Американцы благородны и щедры.

Она засмеялась и прижалась к нему.

Показалось такси, и он залюбовался грацией, с какою она подняла руку, стройностью ее ног, мягкой линией груди.

Ехали они недолго. Она держала его за руку — больше ничего. В такси пахло духами, мускусом, еле уловимо — цветами. Машина остановилась перед невысоким многоквартирным домом на темной улице. Она расплатилась с шофером, потом снова взяла Рудольфа за руку и повела в дом. Они поднялись на один марш. Она отперла дверь, впустила его в темную прихожую, потом в комнату и щелкнула выключателем. Его поразила величина комнаты и вкус, с каким она обставлена, хотя при свете затененной абажуром лампы он мог разглядеть далеко не все. У этой женщины, наверное, щедрая клиентура, подумал он: арабы, итальянские промышленники, немецкие стальные бароны.

— А теперь… — начала она, но в эту секунду зазвонил телефон. Она не лгала, подумал он, ей действительно должны были звонить. Она медлила, словно не решаясь поднять трубку. — Будьте добры… — Она показала на дверь. — Я хотела бы остаться одна.

— Разумеется.

Он вышел в соседнюю комнату, закрыл за собой дверь и зажег свет. Это была небольшая спальня с двуспальной кроватью, уже разобранной. Из-за двери доносился ее голос. Ему показалось, что она сердится на своего собеседника, хотя слов он не различал. Он задумчиво посмотрел на большую кровать. Последняя возможность уйти. Плевать, решил он и разделся. Он в беспорядке швырнул одежду на стул, но переложил бумажник в другой карман. Потом лег и натянул на себя одеяло.

Он, должно быть, заснул, потому что вдруг почувствовал рядом теплое надушенное тело. В комнате было темно, на нем лежала гладкая упругая нога, на животе шевелилась мягкая рука, а уха касались губы, шептавшие что-то неразборчивое.

Он не знал, сколько было времени, когда он наконец замер в неподвижности, кончиками пальцев касаясь теперь уже знакомого тела, доставившего ему такое наслаждение. Он чувствовал покой и приятную теплоту. Пуританин низвергнут, а его пуританские заповеди осмеяны — и слава богу! Он поднял голову, приподнялся на локте и ласково поцеловал женщину в щеку.

— Уже, наверное, очень поздно, — прошептал он. — Мне пора.

— Будь осторожен за рулем, cheri[11], — сонно и блаженно отозвалась женщина.

— Не беспокойся, — сказал он. — Я совсем протрезвел.

Женщина повернулась и зажгла лампу на ночном столике. Он встал с кровати, гордясь своей наготой. «Юношеское тщеславие», — усмехнулся он про себя и быстро оделся. Женщина тоже встала. Лучше бы она не включала свет и не вставала. Тогда он мог бы оставить ей сто, нет, тысячу франков на камине, и темнота скрыла бы его провинциальное американское невежество в подобных делах: она бы спала, а он бы украдкой выскользнул из квартиры и из дома, и все было бы кончено. Но свет горел, женщина следила за ним, улыбаясь. Ждет?