Читать книгу "«Маленький СССР» и его обитатели. Очерки социальной истории советского оккупационного сообщества в Германии 1945–1949 - Марина Евгеньевна Козлова"

Какое-то очень короткое время представители военного командования и оккупационных властей смотрели на ситуацию через призму сдержанных донесений комендантской службы и политических органов и оставались в счастливой уверенности: апрельская директива об изменении отношения к немцам117 воспринята правильно и подчиненные слышат именно то, что им говорят начальники. Но все предшествующие утверждения о «значительном переломе», пусть и не «абсолютном», были дезавуированы директивой Военного совета ГСОВГ от 30 июня 1945 года. Подписавшие документ Г. К. Жуков и К. Ф. Телегин ни разу не сослались на, казалось бы, главные и достоверные источники информации о поведении войск и отношениях с немцами (доклады, докладные записки, донесения комендатур и политорганов) – слишком приглаженной и смазанной была рисуемая этими документами картина. Зато авторы директивы наполнили ее «немецкими смыслами» и отослали исполнителей к многочисленным жалобам органов немецкого самоуправления, крестьянских общин и отдельных жителей на «произвол, насилия и отдельные факты прямого проявления бандитизма»118. Немцы были услышаны, а военное руководство признало их жалобы легитимным источником информации о беззакониях. Это само по себе резко повысило политический статус «немецких обид».

В директиве утверждалось, что, несмотря на неоднократные и строжайшие требования Военного совета «о самой суровой борьбе с произволом и самовольством», эти требования до сих пор не выполнены, порядок не наведен, а командиры «своей нерешительностью, мягкотелостью, по существу, поощряют преступное поведение своих подчиненных». Главнокомандующий попытался свести к минимуму и взять под контроль контакты военнослужащих с немцами. Под запрет попали отпуска и увольнения. При передислокации командиры или ответственные офицеры должны были обходить жилые дома, где были размещены их части, и опрашивать домохозяек о претензиях «для немедленного разбора на месте». Было приказано обеспечить безопасность населения при полевых работах, усилить патрулирование. Для организации подвижных патрулей на дорогах в полосе армий маршал приказал использовать войска НКВД по охране тыла. Всех отставших и заходивших в немецкие дома, а также одиночек и группы, оказавшиеся вне расположения своих частей без письменного разрешения командира, надлежало задерживать119.

Было ясно, что умиротворяющих цитат товарища Сталина, приказов, передовых статей в «Правде», как и разъяснений политработников явно недостаточно для решения проблемы. Требовалось время и серьезные усилия, чтобы произошли изменения в сознании солдата, четыре года видевшего немца через прицел автомата. Методично и последовательно менять психологические установки – на это у советского командования не было ни времени, ни ресурсов. Нужно было как можно быстрее убедить, а если не помогут убеждения, принудить «своих» к правильному оккупационному поведению. Потому переход к миру сопровождался угрозами, запретами, наказаниями и затянулся в силу сложившихся обстоятельств на довольно долгое время. Именно это «замедление» способствовало первому кризису непонимания внутри самого оккупационного сообщества и вызвало недоверие немцев к оккупационной власти, сомнения в способности «русских» быстро навести порядок и обеспечить безопасность гражданского населения.

Кадровая слабость комендатур в сочетании с неспособностью ряда командиров навести должный порядок в частях были особенно опасны из-за предстоящего перемещения больших масс людей через советскую зону оккупации. В конце июня 1945 года была объявлена демобилизация старших возрастов, начинался вывод нескольких полевых управлений армий и частей в СССР, туда же направлялись походным порядком нескольких сот тысяч репатриантов. Маршал Жуков понимал, что подобные перемещения чреваты неизбежными, плохо контролируемыми контактами с немцами120. Он опасался, что демобилизованные и репатрианты попытаются получить какие-то дополнительные трофеи, чтобы по праву победителей увезти их в Советский Союз.

В первое время репатрианты и бывшие военнопленные были головной болью оккупационных властей. В некоторых районах Германии после окончания войны возникли своего рода криминогенные анклавы. В августе 1945 года начальник отдела комендантской службы провинции Мекленбург генерал-майор М. А. Еншин говорил о тяжелом положении вблизи лагерей бывших военнопленных: «Дисциплина низка. Военнопленные толпами бродят по деревням и совершают всяческие бесчинства, вплоть до перестрелки с комендантским надзором, убийства, насилия и грабежи. Мы этих военнопленных арестовываем и дела передаем в прокуратуру»121. Но особенно тревожили репатрианты, которые «продолжали свободно ходить по селам и городам и творить всякого рода беззакония»122. По пути следования и в местах концентрации справедливо озлобленной на немцев и плохо контролируемой массы людей следовало ожидать вспышек «самовольства и произвола»123.

Это понимали и союзники. В августе 1945 года командующий британскими оккупационными войсками фельдмаршал Б. Монтгомери обратился с посланием к перемещенным лицам (репатриантам), находящимся в британской зоне. Он заявил, что «полон решимости покончить с теми крупными преступлениями, которые совершаются гражданами стран объединенных наций, находящимися за пределами своей родины». Но, понимая, что большинство перемещенных лиц «является миролюбивыми гражданами и не отвечает за те акты насилия, которые были совершены небольшим меньшинством», фельдмаршал предупредил то самое «меньшинство», что войскам приказано «принимать строжайшие меры» ко всем, кто будет пойман «при совершении актов насилия или убийства» или «занимается планомерным грабежом»124.

По данным американцев, в их зоне перемещенные лица давали наибольший процент преступности. Даже через год после начала оккупации репатрианты, представлявшие около 3% населения, давали 12% арестов. Правда, союзники полагали, что такой высокий уровень правонарушений, возможно, объясняется и действиями немцев, «выдающих себя за перемещенных лиц»125. Лишь после ноября 1946 года перемещенные лица как значимый субъект беспорядков исчезли из американских отчетов Союзной контрольной власти. Аналогичная картина имела место и в советской зоне оккупации.