Читать книгу "Две жизни Алессы Коэн - Хайди Эберт"

– Я приказал собрать твои вещи, — говорит он мне в коридоре и безошибочно идет к лестнице, которая ведет к спальням адепток. — Но думаю, у тебя были какие-то секреты и тайны, поэтому предлагаю тебе осмотреть твою комнату.

— Если они и были, я о них не вспомню.

— Ну а вдруг? Или тебе так хочется поприсутствовать еще и при разговоре со столь любимым всеми адептками Андриетти?

— Вы хотите избавиться от меня?

— Я недавно сделал тебя своей ученицей, — хмыкает он. — И что-то мне подсказывает, что от тебя так просто не избавиться, в отличие от…

Он прерывает себя и выжидающе смотрит то на меня, то на лестницу. Выхода у меня нет — не стану же стоять и играть в гляделки с ним до скончания веков! Глаза у него красивые, цвета самой безнадежной тьмы и… зеленой травы, еще не стряхнувшей капли дождя. И эти безмятежные искорки, вспыхивающие вокруг зрачка, дарят надежду… Да, зеленый — цвет надежды. Я снова брежу.

Я шагаю к вьющимся вокруг трех колонн ступеням. В конце концов, мне нужно время подумать, а не слушать нотации, которыми архимаг наградит этого бородатого глупого козлика.

— Хорошо, — доносится мне в спину. — Через десять минут жду вас у выхода, вас проводит вот это.

Передо мной возникает черный шар, словно сгусток… нет, клубок темных туманных нитей, и на них тлеет стрела из желтых неуверенных огоньков. Надо всматриваться в густой сумрак, чтобы что-то рассмотреть.

— Путеводные звезды, которые я заслужила, — вздыхаю я, поднимаясь наверх, и готова поклясться, что архимаг еле слышно смеется.

Глава 9

Нет, я никак не могу разобраться — это болезненный бред и галлюцинации или происходит на самом деле. Во сне можно направиться в место, пути к которому не помнишь, и оказаться там.

Но я не дохожу до своей комнаты, я не могу выбрать, за какой из дверей по правой стороне длинного светлого коридора находится временное обиталище Алессы…То есть это мне не грезится? И надо привыкать к жизни здесь, в непонятном магическом мире, полном заговоров и интриг, со зловещей инквизицией, конфликтом магов и церкви, всеведущим Источником и с… архимагом? И в этом мире я… А кто я? И что от меня нужно?

Никакого однозначного ответа я не получаю — ни от себя самой, ни от проходящих мимо девушек (они обсуждают, что архимаг точно что-то сотворит с Андриетти — и поделом тому). Даже солнечные лучи, напоминающие подвешенные под сводами длинные ленты, не указывают путь… Правда, на них я и не надеялась.

Я растерянно замираю у узкого окна и не хочу привлекать внимания встречающихся мне адепток вопросом «где моя бывшая комната?». Даже если у Алессы были какие-то тайны и дорогие сердцу безделушки в тайнике — они не мои. Зачем пытаться их отыскать? А если она скрыла свои секреты магией — я их не замечу.

Заклинание-невидимка архимага все еще действует, и я следую по единственному возможному маршруту — тому, что указывает мне клубок тьмы — к выходу из школы. Звездочки на моем проводнике вспыхивают ярче, когда я делаю шаг в правильном направлении, переливаются радужным перламутром.

Я миную раскрытую дверь на небольшой балкон, он больше похож на притулившуюся у стены беседку с крышей из множества вьющихся разноцветных побегов. Но заставляет меня замедлить шаг не красота растений, а голос архимага, неожиданно резкий, угрожающий и совершенно бесстрастный. Как будто говорит не тот человек, которого я видела только что, а бездушный автомат по продаже билетов на вокзале:

— Мне не нужны проблемы с инквизицией, Андриетти. Я выторговал вам у них самое легкое наказание, и если они узнают, что вы сбиваете с пути адепток, вызывая у них ярость и гнев…

— Подобных овец ничему не научить, они не для этого… — перебивает его Андриетти и тут же задушенно хрипит.

— Не перебивайте меня. Одна из этих овец — дочь главы Совета инквизиции. Молитесь, чтобы она не рассказала ничего отцу и епископ смог замять этот инцидент. Вам повезло, что он не расположен предавать дело огласке. В противном случае вы отправитесь туда, куда укажет суд инквизиции, а вы знаете их отношение к магам. Я все сказал, повторять не буду.

Андриетти кашляет и лихорадочно кивает, пытаясь выровнять дыхание.

Я отступаю от дверного проема и тороплюсь пройти мимо, пока они меня не заметили. Соседний балкон пуст, наверное, здесь какие-то чары, наложенные архимагом — как будто в коридоре пролегла невидимая граница, за которую никто не смеет зайти.

Оказывается, у архимага есть и такое лицо: жестокая неподвижная маска, которая скрывается под обольстительной или язвительной улыбкой, полным сочувствия взглядом и доверительно-бархатным голосом. Сейчас в его интонациях звучит лишь холодная сталь, безразличная к тому, что ей резать и кромсать. Совсем как…у всех, в кого меня угораздило влюбиться.

Я рассеянно поглаживаю жесткие листья плюща, обвивающие опоры балкона. Беспечные солнечные зайчики затевают свою игру, перебегают с моего лица на руки, на одежду, играют в догонялки на плитах пола. Мне надо… да, мне надо торопиться, ведь на сборы мне дали всего десять минут. А я все медлю, разглядываю пустой дворик через причудливую лиственную вязь и пытаюсь вспомнить… В моей памяти зияет дыра размером со строительный котлован — и все же, глядя на архимага, я думаю про некую любовь всей моей жизни. Не помня ни лиц, ни имен… Или нет? Все же… постой — да, вот оно!

Мне двадцать один, мы сидим с Элейн на открытой террасе кафе, увитого точно такими же побегами плюща, я едва сдерживаю слезы, а моя однокурсница участливо повторяет, что мне нечего оплакивать, раз ничего и не было. Но порой разбившиеся грезы ранят больнее. Как мне ей это объяснить?

…"Моя великая любовь" приключилась со мной на втором курсе и прожила всего лишь год. В ней не было пылких признаний и сладких ночей, прикосновений, поцелуев — вообще ничего. Просто в один прекрасный день дверь аудитории распахнулась — и вошел ОН. Представился и пояснил, что в этом семестре он будет читать у нас курс международного права. Высокий, широкоплечий, черноволосый. Косу он, разумеется, не носил, и глаза у него были отнюдь не черные. Серые, это я уже потом разглядела. И презрительный равнодушный взгляд, какой бывает только у человека, видящего в жизни только себя — умного, прекрасного, непревзойденного.

Но тогда, в самый первый день, я была уверена, что передо мной человек, которого я искала всю жизнь. Складывала из чужих черт, словно хитроумную мозаику. Я даже приблизиться к нему не осмеливалась: прихорашивалась тайком, а на лекции взгляд поднять не могла, разве что тайком. Остроумный, потрясающий рассказчик — даже перечисление субъектов международного права в его устах превращалось в таинственную сказку. На его руке я не заметила обручального перстня, ужасно обрадовалась и решила, что дам себе время. Себе и ему — роман со студенткой мог стоить моему божеству работы.

А потом я записалась к нему на диплом… "Непревзойденному" было скучно возиться с недоучкой, при этом он оказался на редкость придирчивым, мелочным и педантичным. И не жалел для меня слов — сухих, безразличных, вбивающих в грязь по самые плечи. Боюсь даже представить себе, какую страшную месть изобрели бы для него адептки из школы Жемчужной розы…