Читать книгу "В тупике бесконечности - Кирра Уайт"

– Выйдите, – разрешил Игорь равнодушным голосом.

Татья посмотрела прямо ему в лицо – неужели даже взглядом не попросит прощения?!

Не попросил.

Она схватила сумочку и почти бегом покинула аудиторию. В коридоре остановилась, не понимая, зачем здесь, для кого, для чего. Татья чувствовала себя бесконечно одинокой. Только она и густой, колючий воздух. В висках стучало: «Я ничего для него значу. Просто взял и выбросил все, что я придумала для него!»

Глаза защипало от слез. Татья зло вытерла их рукавом – не хватало еще, чтобы кто-нибудь увидел ее плачущей, – но слезы было уже не остановить. Прижав сумочку к груди, она побежала по коридору мимо закрытых дверей аудиторий и проекций портретов ученых мужей, с укором глядящих ей вслед.

***

Открыв массивную дверь, Татья вышла на крыльцо из темно-красного гранита. Широкие ступени уходили в воду, белобокие чайки парили над рекой и заливисто галдели. Петербург исторически называли Северной Венецией, а в 2050 году произошло сильное наводнение. Дамба была прорвана, уровень воды поднялся до высоты вторых этажей. Особенно пострадал центр города. К счастью, людей быстро эвакуировали, и на какое-то время часть города осталась необитаемой. Затем сюда стали возвращаться люди. Они забирались в окна своих домов прямо из лодок и говорили, что будут здесь жить, даже если уровень воды не понизится. С трудом власти убедили отважных петербуржцев переехать в новые квартиры, находящиеся в районах с насыпным берегом. А затопленную часть города (практически весь исторический центр) было решено отдать под туризм и учебные заведения. С тех пор перемещаться здесь можно только на плавучих видах транспорта: лодках для романтиков, речных трамвайчиках с подводными крыльями или на шустрых такси.

На крыльце историко-педагогического университета, где пятый год училась Татья, в ожидании трамвайчика кучковались студенты. Занятые болтовней, ребята не обратили на девушку внимания. Она остановилась, не зная куда отправиться. Не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать, но и оставаться наедине с собой тоже тягостно. Что можно сказать себе? Чем утешить? Ей нужно попасть в такое место, где все наполнено историями, но при этом ее собственная история останется никому неизвестной.

Белоснежный трамвайчик с опущенными в воду красными крыльями подплыл ближе. Татья прочитала конечную: «Екатерининский канал[1]». В этот миг она поняла, куда отправится: за Кокушкиным мостом стоит дом с вишневой башенкой, а в башенке за толстыми стенами спрятался дивный мир старины. Чего там только нет: картины с изображением заплаканных от дождя вечерних улиц, по которым спешат домой скрытые под зонтами петербуржцы. Всевозможные часы: от больших, в человеческий рост, до пузатых будильников и круглых карманных на цепочке, а еще продавленные кресла-качалки и многое-многое другое. Будет все, как Татья хотела: оказаться окруженной чужими историями, а свою оставить при себе.

Она сидела на нижней палубе. Здесь, в отличие от верхней, было свободно. Только очень душно. Расстегнув верхнюю пуговицу блузки, Татья подумала, что унылая студенческая форма – белая блуза и строгая кремовая юбка чуть выше колена – портит и без того плохое настроение. Так и не прогнав грустные мысли, она отвернулась к иллюминатору. Мимо проплывал Старый город с его домами в одну линию, протыкающими весеннее небо шпилями и блестящими на солнце куполами храмов. Все вокруг напоминало об Игоре: они обожали кататься по старому городу. Не на трамвае конечно, он брал лодку, и, прижавшись друг к другу так тесно, что Татья слышала, как бьется сердце любимого, они отправлялись на речную прогулку. Благодаря Игорю Татья знала истории многих домов. В этом, с желтым фасадом и недавно отреставрированной вывеской «С. ВОЛФЬ и Т.БЕРАНЖЕ» Александр Пушкин встретился со своим секундантом перед роковой дуэлью, а об этом небесно-голубом писал Михаил Лермонтов «Ведь нынче праздники и, верно, маскерад у Энгельгардта». Татья тяжело вздохнула: никуда ей не деться от Крюка. Так и будет рядом, потому что в ее жизни было только два любимых мужчины: отец, о котором остались смутные, обрывистые воспоминания, а потом Крюк.

Именно отец впервые привел ее в башню возле Кокушкина моста. Хозяин был его старинным приятелем. Татья помнила, как ее рука потерялась в широкой отцовой ладони и его слова: «В этой лавке, как во флаконе духов, собран аромат Петербурга – каким он был столетия назад». Самое страшное, что слова она помнила, а голос отца успела забыть. Образ не выветрился окончательно благодаря семейным голоснимкам. Там отец был то веселым, то серьезным, с прорезавшим переносицу шрамом напоминающим знак #. В юности, разглядывая снимки, девушка искала в себе сходство с отцом: у них был одинаковый прямой нос, узкие скулы, худощавость. Именно он когда-то звал ее: Татья. Не Таня, не Татьяна… Татья.

Трамвай остановился возле дома с башенкой, и она сошла на гранитный парапет, поросший тиной. Все здания вдоль воды в Старом городе до уровня второго этажа были облицованы гранитом – чтобы не рассыпались. Татья как-то читала, что для этого гранит снимали с затопленных набережных и «одевали» дома.

Толкнув массивную дверь, она оказалась в просторной парадной с уводящей ввысь винтовой лестницей. Посередине находился старый, и жутко медленный лифт. Поднимаясь, он так надсадно скрипел и подрагивал, что, казалось: сейчас замрет между этажами. Такие лифты остались только в Старом городе и, как говорили в путеводителях «придавали ему особый шарм». Татья здешнего лифта побаивалась и полагалась на свои ноги, которые пока служили вполне исправно и без скрипа.

Добравшись до последнего этажа, она остановилась, чтобы перевести дух. На круглой, выложенной в шахматном порядке серой и белой плиткой площадке стоял шум от голубиного «Гу гууу угуууг», прорезаемый истошными воплями чаек; сквозь большое, загаженное птицами окно виднелось небо. Такое, какое бывает только здесь: белесое, одновременно близкое и далекое. Ведущая в лавку старьевщика дверь выглядела так, будто ее привыкли открывать ногами. В общем, славное место, в котором все было настоящим. Никаких тебе игл-небоскребов, безупречно-чистых зеркал, голограмм с рекламой, запрограммированных на выявление потребностей и тут же забивающих «персональными предложениями, действующих только сегодня и только сейчас».

Татья толкнула дверь, над которой тренькнул колокольчик, и вошла в любимый мир старины.

– Кларрррисса! – заорал при виде нее огромный зелено-красный попугай. Он сидел на спинке плетеного кресла, наклонив набок голову и глядя на Татью озорным круглым глазом. Татья представления не имела, кто эта загадочная Кларисса, но почему-то попугай упорно называл ее этим именем. Как-то она предположила, что для него все девушки «клариссы», но хозяин лавки опроверг эту догадку. «Нет, Танюша,– сказал он, – так он приветствует только тебя».

– Привет, Раймонд, – улыбнулась Татья и виновато развела руками: – Извини, сегодня не принесла для тебя вкусняшек.

– Дуррра! – заявил попугай и занялся чисткой перьев.

Вот так вот.

– Как не стыдно, Раймонд? – раздался справа глухой басок хозяина лавки, и тут же он сам вышел из-за стеллажа, завешанного разноцветными деревянными бусами. Это был высокий сухопарый старик с глубокими, резко очерченными морщинами и глазами мудрой черепахи: полуприкрытые тяжелыми веками, они смотрели на мир спокойно и равнодушно. Казалось, этот человек видел все, и ничто не может его ни удивить, ни опечалить.