Читать книгу "Желтая гора - Галина Миленина"

Марина вышла из воды, на пустынном еще пляже трезвонил телефон. У Марка был испуганный голос: поранился. Бежала, не чуя ног под собой. Взметнулась по ступенькам, дверь в квартиру была приоткрыта. Вошла, он сидел в коридоре под беленой стенкой, белый, как она, прижав к груди, как куклу, забинтованную руку. Стены и двери были забрызганы кровью. Только что перед ней вошли его родители. Отчим удивленно произнес, оглядывая стены: «Ну и кровищи, как будто кабана резали!» Мама молчала. Это был единственный раз, когда Марина видела, как молчит мама. Удивительно, но она не проявила никаких эмоций, стояла, как соляной столб. Выходя, чмокнула в щеку сына: «Ну ладно, выздоравливай!»

Первую помощь оказали плохо, непрофессионально, зашили только кожу, как перчатку. На четвертый день развилась гангрена. Марина повезла Марка в областную клинику, профессор, бросив взгляд издали, строго произнес: «Резать палец, не то потеряет и руку!»

«Какая дикость. Что значит взять и просто отрезать палец? Как это?» Марина не поверила. Повезла в другую больницу. Его оставили в отделении гнойной хирургии, обещали сделать все возможное, есть варианты спасения, есть…

Четвертую неделю он лежал в отделении. Ему вливали лекарства через вазофикс, встроенный в вену. Четвертую неделю три раза в день она приходила в больницу, чтобы покормить его, посидеть рядом, погулять в больничном дворике, поддержать, заверить в очередной раз, что с его рукой будет все хорошо, что доктора – молодцы. Хотя хирург не очень обнадеживал, а иногда как будто специально пугал ее, что гангрена может подняться выше и тогда могут ампутировать всю кисть.

Она помнит день, когда сидела на корточках перед его кроватью и прижимала бутылку со льдом к вене – доктор велел после введения очередного препарата прижать холод на сорок минут.

Она сидела так уже долго. Ноги затекли, но готова была сидеть сколько угодно, лишь бы помочь хоть чем-то, облегчить его страдания. Прямо перед ее глазами была его рука, сквозь бинты отчетливо виднелся абсолютно черный, вздувшийся, похожий теперь на кусок резины от автомобильной покрышки палец. Марк смотрел на него и не верил, что это можно спасти. Она верила и учила его представлять, что эта чернота скоро лопнет и под ней окажется новая, живая, нежно-розовая плоть. Привезла ему книгу академика Сытина и заставляла каждую свободную минуту читать позитивные настрои. Выздоровление начинается в мозгу, учила она.

В этот момент в палату вошла подруга его мамы, безликая и грубая, как табуретка врач из соседнего отделения. Она уселась прямо на кровать и стала бесцеремонно оглядывать Марину сверху.

А Марина продолжала прижимать его вену. Кровь подсачивалась, она нервничала, но вида не подавала, чтобы лишний раз не волновать и без того испуганного Марка. А женщина сидела и, не скрывая неприязни, говорила Марку о ней, так, как будто ее здесь не было: «Вот теперь мы и проверим, по-настоящему тебя любят или нет. Здорового любить легко, а вот попробуй больного да походи за ним». Говорила с такой интонацией, словно радовалась редкой удаче проверить, действительно любят? Марина не знала, как выдержала тогда, не сорвалась. Помнила, что это подруга его мамы и к тому же врач…

Каждый раз, выйдя за порог больничной палаты, она не могла удержаться от слез и, выплакавшись по дороге, приходила домой и не могла переключиться ни на минуту и не думать об этой чертовой гангрене. Она дошла до того, что видела во сне его гангрену, но уже на своей руке и чувствовала всю его боль и страх. И не удивилась, если бы вдруг эта болезнь началась и у нее. Она похудела, спала мало и тревожно. Вечерами звонила его мама и выслушивала подробный отчет, что делали сегодня, какие препараты, процедуры и т. д. По нескольку раз задавая одни и те же вопросы, не очень-то внимательно слушая ответы. И Марина терпеливо рассказывала вновь и вновь. Положив трубку, она сидела в прострации обессиленная. Ничего не хотелось. По воскресеньям привозила его домой на такси и, запеленав руку до плеча в пленку, купала, неожиданно вспомнив, как ее в далеком детстве, в Сибири в деревенской домашней бане парила бабушка Мария, поливая из ковшика водой и приговаривая: «С гуся вода, с Маринушки худоба!» И Марина повторяла, как заклятье, бабушкины слова: «С гуся вода, с Маркуши болезнь и худоба»… Потом целый день кружила вокруг пострадавшего, кормила вкусненьким, домашним, развлекала, жалела, ласкала…

Ночью подходила к нему спящему, поправляла подушку под рукой, проверяла, не вышла ли игла из вены. Садилась рядом и смотрела на профиль Марка, его высокие скулы и думала: «Бедный мой, хороший, мученик, страдалец». Ложилась со слезами в своей спальне, чтобы до утра смотреть в потолок и изводить себя чувством вины.

В очередной ее приход хирург сообщил, что, когда все ненужное отвалится (одна или две фаланги почерневшего пальца, пока не знаем), нужно будет сделать пересадку кожи. И объяснил практически: где-то на бедре делается разрез, берется часть кожи, пересаживается, и рука на время пришивается к бедру. Для того чтобы кровеносные сосуды питали кожу, для того чтобы не произошло отторжение. Да, неудобно, и картина непривычная, можно сказать, дикая. Даже штаны самому снять будет сложно. Но вы же всегда рядом!

Ей казалось, он глумится над ней, рисуя эту перспективу. Сколько так придется жить? У всех по-разному, зависит от организма. Но, видимо, долго. Он действительно глумился, ничего этого не делали. Доктора раздражала эта женщина, как будто прописавшаяся в его палате. Ну, надо же, такая любовь! И к кому?! Ему надоело повторять на обходе пострадавшему простые рекомендации, которые тот даже не пытался уловить, а потом просто стал грубо прерывать на полуслове: «А вот придет Марина, вы это все ей скажите». То ли он действительно был слабоумный, то ли лишний раз хотел похвастаться – вот такая женщина бегает к нему три раза на день, ухаживает за ним, великим, решил хирург. А Марина, в очередной раз выходя из палаты, винила себя во всем. Это она подарила ему кольцо. Взрослая дочь однажды ее спросила:

– Ты ему еще что-то дарила? Вспомни.

– Ну так, мелочь, – футболки, телефон, кроссовки.

– Хорошо. Теперь представь: он говорит по телефону во время сильной грозы, и в телефон, а заодно и в него ударяет молния. Или стоит слишком близко к проезжей части дороги и его ногу в кроссовке переезжает машина. Ты виновата? Ты же вложила ему в руку телефон, а на ногу кроссовку! Или, может, он сам? Может, ему надо было предусмотрительнее, осторожнее быть? При чем здесь ты? Почему его родные, врачи, между прочим, не проконтролировали, не поинтересовались, как ему зашили, все ли сделали правильно там, в его родном городе? Они себя не считают виноватыми? Не играй с чувством вины, далеко зайдешь, задолжаешь этому страдальцу, не расплатишься!

Ну и, конечно же, его операцию и лечение оплачивала она. И медсестра на посту вовремя не сделает укол, и не пропустит с горячим обедом вовремя к нему бесплатно.

Однажды она пришла его покормить и увидела руку, покрывшуюся волдырями до плеча. Какое-то лекарство не подошло. Он лежал белый, в шоке, вот-вот потеряет сознание. На его лбу мелкими бисеринками выступила испарина. Она выскочила в коридор, побежала по отделению, разыскивая медсестру или дежурного врача. Операционная была пуста, дверь в ординаторскую закрыта на ключ, но Марина была настырна. Она стучала сначала кулаком, а потом и ногами в эту глухую закрытую дверь и ломилась в нее, пока дверь не открыли. Возможно, это и был тот случай, когда она потревожила их невовремя. Зато точно знала, – вовремя оказалась возле Марка. И ему сделали все необходимое.