Читать книгу "Перекресток пропавших без вести - Нина Хеймец"

Однажды я подумал, что, наверное, ошибался: подвергая себя опасности, Шауль Азулай искал возможность вернуться к нам, в мир живых. Ведь у воронки – две точки выхода и, соответственно, возможны два направления движения. Так он, во всяком случае, мог рассуждать. Поэтому я почти не расстроился, когда до меня дошли известия о его смерти – нелепой, от несчастного случая, которого вполне можно было избежать. Пропасть увела Шауля, воздух подхватил его, стопами были ему звезды, глазами – долины.

Орден черной утки

Постепенно я научилась их замечать: черные наклейки – то матово поблескивавшие, совсем новые, будто кто-то из наших прилепил их за минуту до того, как я проходила мимо; то истлевшие, замытые дождями, стертые случайными прикосновениями. Часто их контуры уже, скорее, угадывались, чем были видны, но я узнавала их, мысленно дорисовывала – на бетонных столбах, на дверях подъездов, на пластиковых оконных переплетах, на цепкой штукатурке конструктивистских развалюх. И не только наклейки, кстати – были и сделанные по шаблону рисунки на асфальте, были дурацкие граффити на воротах детского сада: наша черная утка пляшет среди каких-то птичек, бабочек, офигевших медвежат, с тощим Дональдом Даком на заднем плане. Одна утка лежала на обочине и была мертвой, со свалявшимися влажными перьями над клювом и с затянутыми сетчатой поволокой глазами. Вообще-то они здесь не водятся, и я думала – это случайность, сбой в системах навигации, при котором отказывают не только способность ориентироваться на большой высоте и помнить маршрут, но и умение отличать движущиеся объекты от застывших, непроницаемые от бесплотных, дальние от надвинувшихся. Думала, совпадение – кому пришло бы в голову оставлять такой знак, в первую очередь – ненадежный, расслаивающийся и распадающийся. Таким знаком можно было отметить только очень короткое дело, а наше занятие требовало наблюдений, сопоставлений, анализа, сживания с существом, которого больше не было (т. е. с умершим). А потом я заметила на двери подъезда, буквально в паре метров от птицы, отпечатанное в типографии объявление – семья Эльдада О. сообщает о его безвременной кончине, ровная рамка. Было еще светло, но, подняв голову, я увидела на третьем этаже залитый огнями балкон. Свет ламп сливался с сумерками, растворялся в воздухе, клочьями разлетался в порывах задувшего с моря ветра. Из квартиры доносились голоса – всхлипы, пение, шепот. Я вошла в подъезд, поднялась по лестнице, толкнула незапертую дверь. В комнате толпились люди, на подушках у окна сидела вдова – неподвижная, с прямой спиной и узловатыми гладкими пальцами. В пути Эльдад всегда ждал, пока они проедут мимо виноградников. Завидев их, не переставал смотреть в окно, не отрывался, пока последний их ряд не скрывался за поворотом дороги. Странная потребность, о которой он никогда не рассказывал, только однажды ей обмолвился, но потом убедил себя, что она не расслышала его слова. Я припарковалась на обочине шоссе и несколько минут просто смотрела на виноградник в окно – взгляд Эльдада. Я открыла дверцу, вышла и поднялась на пологий холм. Дул сухой ветер, солнце было затянуто песчаной пылью. Лозы были скрюченными, ветвистыми. Мощные корни впивались в каменистую землю. Сухие листья касались моих волос. Я стояла и смотрела на шоссе. Мимо проносились серебристые машины и исчезали за поворотом.

Почему именно черная утка? Однажды она прилетела к одному из нас со страшной вестью. В смысле человек читал письмо о том, что в аварии у него погиб друг, и на его балкон обрушилась эта птица – черная с плоским клювом, перепончатыми лапами и белым лбом. Сломала крыло, ударилась об пол головой. Откуда взялась, опять же непонятно. Видимо, тоже какой-то сбой. Он тогда повез ее в больницу, куда свозят диких зверей со всей страны. В очереди вместе с ними были змеи, ящерицы, нервная гиена с гнилой лапой, кузнечики, олени, хищные рыбы. Все обошлось, и из больницы к нему потом регулярно приходили смски о том, что черная утка хорошо освоилась в новых условиях. Как бы там ни было, черная утка летит не от тебя, а к тебе. Внезапная смерть разрывает линии мира, нарушает их переплетение. Черные птицы пробиваются сквозь эту ткань. Бывает, одну из линий все еще можно восстановить. Надо только понять, какую; надо увидеть знак и настроить взгляд. Однажды мне пришлось поехать в другой город, чтобы забраться там в овраг – слава Waze, хотя бы не пришлось его долго искать – и обнаружить в нем красный резиновый мяч, уже вылинявший от дождей и полусдувшийся. Мяч надо было забросить на балкон в стоявшем над оврагом доме, что я и сделала с четвертой попытки. В другой раз я украла папку с секретными документами и утопила ее в озере. Однажды я несколько дней выжидала, пока восьмилетняя девочка выйдет одна в пустой двор и я смогу, оставшись незамеченной, запустить в нее бумажный самолетик. Однажды я совершила убийство. Когда я пришла на место преступления, оно уже успело произойти – так тоже бывает. Я скрылась, не оставив следов.

Иногда я вытягиваю руки вперед и смотрю на свои пальцы. Стаи черных птиц срываются с них и разлетаются в разные стороны света. Я пытаюсь проследить взглядом хотя бы за некоторыми из этих птиц. Сначала мне это удается, но вскоре они превращаются в черные точки и исчезают на небосводе. Потом темнеет, и там появляются звезды. Очертив невидимый мне круг, птицы снова летят к земле.

Вещи Фриды

Фриду собирали с миру по нитке. Приносили накрахмаленные носовые платки, шелковые кофточки, туфли-лодочки, кашне из Кашмира: такое всегда согреет. Вера принесла кожаную папку с клацающей застежкой, Зоя – сережки с двумя выпавшими кристалликами. Коленька тогда притащил бабушкину каракулевую шубу. Пока нёс, чувствовал, как комочки меха под его ладонями пропитываются потом и проседают. Ветхая подкладка, потрескивая, расползалась; пальцы проваливались внутрь. Всё Фридино сгрузили в чемодан. Обитая дерматином крышка не закрывалась, перекашивалась, наружу выбивалось что-то пестрое, гладкое на ощупь, сетчатое. Когда, наконец, удалось ее захлопнуть и закрыть замки, Вера предложила пока что поставить чемодан в прихожей. Так и поступили. Игра во Фриду началась. Первым оказался Коленька, и он, конечно, был великолепен во всех этих фетровых шляпах, болоньевых плащах, чешуйчатых перчатках, лисьих воротниках.

* * *

Фрида приходит в один и тот же день недели – в этом всё дело. Все наготове, у всех напряжены спины, лица вполоборота к двери. Но не тут-то было. Надо прийти так, чтобы именно тебя не ждали. Кто так пришел, тот и выиграл. Фрида звонит в дверь. «Сейчас, сейчас, – это Вера, как не узнать ее голос. – Открываем, открываем! – что-то выстреливает, наверное, это Коленька открыл шампанское, – Жека, мы знаем, кто это! Кто ходил загадочно, улыбался невпопад? Жека, это ты!» Дверь распахивается, на лестничной клетке полумрак, но, конечно же, все сразу узнают Жеку, как ее не узнать. Она заходит в прихожую, все смеются и осыпают ее конфетти, а потом, раз про нее угадали, она должна поделиться воспоминанием. То, что Жека расскажет, отдадут Фриде. На это и идет игра.

… Странная пластмассовая игрушка – сгорбленное существо с длинной улыбающейся мордой. Наверное, морской конек. «Он так улыбается, будто ему известно все на свете, – думает Жека, – а может, ничего ему неизвестно, это просто такая мимика». Она поднимает морского конька с асфальта. Пластмасса, судя по всему, раньше была красной, но сейчас она выцвела. К спине зверька прилипли мокрые потемневшие листья. Жека стряхивает их рукавом куртки и кладет игрушку в карман.