Читать книгу "Пустогрань - Ксения Сергеева"

Как ответственно! Маричке никогда ничего такого не поручали. Ее даже не отпускали в одиночестве на прогулки, когда семья выезжала к морю. Мам вечно нависала где-то рядом: не перегрейся, отодвинь книгу подальше от глаз, выбрось эту ерунду! Как будто Маричке три года, а не все тринадцать. Хорошо хоть джинсы удалось отвоевать. Вот бы мам отдать Гансу на изучение! Он бы точно постиг…

– Выходит, миссия ваша проходит успешно. – Маричка огляделась снова в поисках оборудования, хотя бы бумаги для записей или диктофона: знания-то нужно где-то хранить.

– Успешно… Скажешь тоже, Рина! Зачем миссия, если никто не получает ее результатов?

– Но ведь вы же получаете… И знакомитесь. И разбили. Проникли. И вообще… – Маричка смутилась: может, она чего-то не понимает, но ведь Ганс1236 и правда проник…

– Знаешь, – Ганс задумчиво царапал обертку на бутылке, – под таким углом я на это не смотрел. Мы на Гансине все делаем друг для друга, для Верховного Главаря и его головы, о, что это за голова-а-а, а для себя мы не делаем, нет, не делаем… Но что, если так можно? Что, если бы так было можно? Идея! Я так много про вас знаю, многое слышу, много читаю… Я даже могу и вам рассказать о Гансине. И у меня будет сразу две миссии! Верно? Верно же! И еще я напишу книгу. Одна страница будет про Гансину, другая – про Землю, а третья – про меня! Тогда меня точно заметят, как думаешь? Я уверен, Рина! Давай, зови меня просто Ганс, садись, я сейчас тебе все расскажу…

– Послушай, Ганс, – как-то незаметно для самой себя Маричка перешла с Гансом на «ты»: уж очень он был симпатичный, – я с удовольствием послушаю еще про твою планету, но сейчас мне очень нужно бежать. Можно я приду завтра?

Ганс ни на секунду не утратил воодушевления.

– Да, конечно, Рина! Я так давно ни с кем новым не говорил о Гансине… Я почти всегда дома. Иногда выхожу за морской водой. – Ганс покачал бутылкой с колой. – Приходи когда хочешь.

– Спасибо, я зайду. А сейчас мне уже пора…

– Да, девочка Рина, пора. Ты знаешь, когда случается что-то плохое, на Гансине посылают Зов. Это несложно, но тебя обязательно услышат другие гансы и отправятся к тебе на выручку. Ты просто сложи руки вот так, – Ганс тонкими оливковыми пальцами сложил ладони Марички вместе, переплел пальцы, а мизинцы прижал один к другому в горизонтальном положении, – а потом позови, спокойно и сосредоточенно. Даже если у тебя что-то болит, спокойно и сосредоточенно позови – и ганс обязательно придет. И Ганс1236 тоже.

Маричка улыбнулась, но как-то нервно: с чего бы это происходить чему-то плохому? Но Ганс выглядел так самоотверженно, что она поверила ему безоговорочно и повторила:

– Серьезно и ответственно.

Ганс1236 кивнул и помог Маричке открыть серую, шершавую, как камень, дверь, вернулся в комнату и заметался по каменным глыбам в поисках блокнота.

Маричке нестерпимо захотелось колы. В заключении ей давали только воду, горьковатую и мутную, как слезы, от нее только сильнее хотелось плакать. Не считать, не вспоминать, не ругаться на разрядившийся телефон в надежде на то, что от бурчания он тоже может заправляться, а плакать. Маричка открыла глаза. Нужно быть внимательной. Еще более внимательной. Так, как будто ты споткнулась и впервые увидела то, что вокруг! Она сплела пальцы, выставив вперед соединенные мизинцы, серьезно и ответственно позвала на помощь. На этот раз она описывала каждую впадинку и царапинку, которую видела на стенах и потолке, мучительно подбирая слова, рассказывала о цвете потолка и потертого коврика, о щербатой кружке и лязгающей двери, о том, что к ней заходят дважды в сутки и что в узкий дверной проем видны бельевые веревки с разноцветными, но блеклыми, словно выгоревшими на солнце, прищепками… Надо же, она раньше этого не замечала! О трубах, ржавых, но кое-где сохранивших синюю густую краску, застывшую неаккуратными каплями, о своих тюремщиках. Сколько их? Двое? Один пониже, ростом с Маричку, и где-то она точно уже встречала его, никак не вспомнить где! Он приносит еду и воду, старается лицо держать в тени. Другой – огромный, бесформенный, пахнет старыми хлебными крошками и осенним костром…

Маричка со всех сил сжимала пальцы. Очень внимательно, серьезно и ответственно она посылала настоящий Зов.

Первым из Моря вышел Верховный Главарь. Голова его так сияла туго натянутой кожей, что никто из Прибрежных не посмел даже заговорить с ним. Тогда Главарь сам дал всему имена и назначение. Прибрежных назначил рабами, а камни – отдушинами. Главарь послал Великий Зов всем и каждому в Море, чтобы поднялись и вышли на камни. Гансы вышли и приняли имена и назначения, и назначение Прибрежных, и назначение камней. Ни Прибрежные, ни камни о назначении не спорили, и гансы со временем решили, что так было всегда. Море бьется о камни, гансы бьют Прибрежных, Верховный Главарь воздает по заслугам и дает имена и назначения. Только так на Гансине сохранится вечный мир и покой, а Море будет пениться вечно, помня о том, как произошли гансы, но не умея говорить об этом.

Глава шестая

Театральные подмостки

Василий Петрович с самого утра нетерпеливо ждал Маричку. Он давно перенес чемодан из прихожей в комнату, несколько раз согревал чайник, подходил к дверям, прислушивался, возвращался в кресло, открывал газету и закрывал ее. Волнение накапливалось и не отступало. Наверное, старость. Жаль, что ему не довелось иметь семью ни в детстве, ни в старости. Родители исчезли, а потом как-то… Он провел годы в полном одиночестве, и все, что накопил, передавать некому. А передать необходимо. И чем раньше, тем лучше. Здоровье уже не то. Конечно, полсотни лет назад он говорил то же самое, но ведь годы прошли, а сколько осталось – неведомо даже ему. Сдружиться бы с кем-то в приюте, пронести эти дружбу через годы, удостовериться в человеке и выложить все как на духу. Но поначалу он слишком боялся, потом стал слишком горд и самолюбив, иногда до жадности. Распугал всех, кому приглянулись бы его тайны. Разве что Зиночка… Но у Зиночки своих тайн с избытком. Да и ни одна из его загадок для нее загадкой не была: видела его насквозь и улыбалась. Он боялся ее улыбки, слишком она спокойная, а ему все хотелось бури. Как там у Лермонтова было?.. И в ту бурю он ни с кем не сблизился. Почему? Привык уже быть один: и в снег, и в град, и в дождь, и под обстрелом, и в осаде. Вроде как и со всеми, а никогда никому по-настоящему не доверился…

Родители погибли, когда ему исполнилось шесть. Ходит легенда, что в их роду никто долго не жил: умирали молодыми в битвах или родах, утрачивали способности и уходили, не выносили одиночества и убивали себя, бросаясь на скалы. Василий Петрович усмехнулся: вот он и опроверг легенду, выжил, пересилил. А родители – нет. Он смотрел на их распластанные тела и никак не мог заплакать. Очень хотелось тогда заплакать, но страх был сильнее слез. Он чувствовал, как за его спиной медленно вырастает из земли то ужасное, что убило маму, оно уже отбрасывало тень на безжизненные бледные лица, тянулось к Василию, жестко схватило поперек живота – и унесло. Очнулся он уже в селе, далеко от хутора. На него смотрело несколько пар глаз, настороженных, диких. И он слился своим страхом с их недоверием и дальше уже ковал себя только таким железом. Пока не встретил Зинаиду. Вот уж кто умеет выбить почву из-под ног одним взглядом. Он сразу узнал в ней родную душу, почувствовал искру, которая иногда мерцала в окружающих, но никогда не была столь яркой. Зинаида тоже знала, кто он и почему так ошалело рассматривает ее, поэтому не стеснялась, а просто положила ладонь на его плечо и улыбнулась. Ему бы обнять ее да не отпускать никуда, вот только слишком долго носился он со своим вынужденным одиночеством, не сдюжил… Может быть, еще сотню лет он будет в своей пещере таить сокровища, а может быть, уже сегодня рассыплет их перед девчонкой с пятого этажа…