Читать книгу "Богиня Чортичо. Про черную руку, питонцев, платье в горошек и красивую девочку из прошлого века - Стелла Иванова"

Кому понадобилась моя фотография с шишкой, царапиной, заплаканными глазами – так и осталось тайной.Вспомнилось. Праздники

В моем детстве и юности были два праздника, которые переодевали народ.

На день рождения Октябрьской революции вытаскивались меха и пальто. У кого что было. Меха – тяжелые цигейковые (мутоновые) шубы, многократно удлиненные за счет манжет по рукаву и полоски пришитого меха по подолу. И ничего, если мех отличался и по цвету, и по фактуре. «Будет как отделка, еще и лучше», – уговаривала то ли себя, то ли меня мама. Ах, как мне хотелось легкую искусственную шубку, блестящую и слегка наэлектризованную, как моя просыпавшаяся юность. После долгих уговоров, нытья и клянченья я получила это счастье в подарок на втором курсе. Мерзла в ней нещадно, искусственный мех свалялся через месяц, наэлектризованность бесила, и я к Новому году благополучно перебралась в свою старую школьную «манжетную» шубу. Неуклюжую и уютную.

Вторая разновидность «верхней одежды для школьников старших классов» – пальто на ватной подкладке, тяжелые и добротные. На много лет. Немарких цветов. Многосезонные. С меховыми воротниками – куцыми лисьими хвостами, потерявшими и цвет, и блеск за время многосезонья.

Пальто у меня появилось на четвертом курсе, серое, из мягкой шерсти, на одном тонком слое ватина, сшитое на заказ по блату в ателье. Светлый каракулевый воротник шалькой и шапочка «менингитка». В этом пальто я наконец стала похожа на девушку, а не на тумбовую бабу. Приталенное, узкое сверху и расширяющееся книзу, фасона «а ля 1960-е». Через пару лет в ноябрьском Норильском аэропорту стояла я в этом пальтеце и «менингитке» не то что замерзшая, а просто парализованная от холода, понимая, что двинуться от трапа самолета к зданию аэровокзала я не смогу…

Про обувь девочек-старшеклассниц даже и вспоминать не хочется. Где они, «сапожки русские», в которых «блестят на солнышке носочки узкие?» Коричневые или черные грубые советские сапожищи из искусственной кожи, с широченными голенищами, вечно заедавшей молнией, немедленно облупляющимися и ничем не замазывающимися носами, даже все закрашивающим вонючим сссровским сапожным крЭмом.

Длинными советскими зимами все привыкали к серо-коричневой толпе, в которой вдруг мелькнет яркая куртка, импортная, с замочками и клепками, воротником, переходящим в капюшон. Хозяин этой неземной красоты провожался взглядом, но быстро растворялся среди однообразных польт и шуб, оставляя лишь недоумение и щемящее желание однажды вот так пройтись в красной, желтой, оранжевой куртке-«аляске», теплой, легкой, с яркой подкладкой, удобной и загадочной…

К праздникам Революции и Первого мая на уроках труда из папиросной бумаги лепилось убожество под названием «цветок». Первомайский «цветок весенний» от октябрьского «цветка осеннего» отличал цвет. Ядовито-розовый вместо кроваво-красного – гвоздичного, революционного. Мир. Май. Труд. Мирные цветы майских оттенков. На уроках труда. Под предлогом репетиции к праздничному концерту эти идиотские уроки труда с дурацкими цветами я прогуливала. Демонстрацию прогулять не удавалось – староста класса вместе с завучихой отмечали в списках фамилии, а тех, кто не явился, подчеркивали красным карандашом. Разбирательств в кабинете директора с комсоргом, завучем и классной руководительницей мне не хотелось. Мне этих разбирательств и без Первомая и 7 ноября хватало.

И… я просто «опаздывала» к раздаче прибитых к палкам портретов руководителей партии и правительства и благополучно пристраивалась с букетом воздушных шаров где-нибудь в середине «колонны демонстрантов-школьников». Ситцевый кусочек красной ткани с кокетливой желтой надписью «1 МАЯ» в узорах, был приколот иголкой на грудь. «Оркестры выдували медь», народ шумел, заигрывал, веселился в предвкушении праздничного стола после демонстрации и счастливого понимания, что впереди еще почти три дня выходных. А потом и еще один праздник подоспеет. 9 Мая.

День Победы в нашей семье был особым днем. Поглавнее Первого мая и тем более 7 ноября. Даже, пожалуй, главнее Нового года. В День Победы вся большая семья (у мамы 3 брата и сестра плюс их жены, мужья и дети) собиралась в нашем доме. Готовилось огромное количество еды, столы устанавливали прямо во дворе, и всем гостям были рады. Пока взрослые были заняты приготовлениями, мы, то есть дети помладше (старшие помогали взрослым) в основном, мешались под ногами.

В каждой семье есть маленькие истории, со временем обрастающие подробностями, которые налипают на остов как обмазанные медом яблоки в тарелке с рублеными орехами. Что-то отваливается, но что-то остается и с каждым годом приобретает все новые и новые слои затвердевших в меду орехов.

По причине совсем уж юного возраста лично я эту историю не помню, но каждый год в День Победы, собравшись за праздничным столом, ее вспоминали и хохотали, и подначивали меня. Эта история разбавляла грустные воспоминания о войне, об эвакуации, во время которой бабушка похоронила свою маму, оставшись с двумя младшими детьми, без весточки от двух старших сыновей и мужа, воевавших на фронте.

Она пообещала сама себе, что если все вернутся домой живыми, непременно после войны родит дочку и назовет ее в честь своей мамы. Все вернулись. Многократно раненые, но живые. И дед, и оба бабушкиных сына. А ровно через год после войны, в июне 1946, родилась моя мама. Нина. В честь бабушкиной мамы.

Кто-то садился к инструменту, и все потихоньку-потихоньку пели «Огонек» – любимую песню деда. У моих дядьев слезились глаза, блестели ордена на груди, и даже мы, шкодная малышня, затихали…

Да, так вот, именно на 9 мая из года в год вспоминалась история, в которой главной героиней была я. В этой истории было много «а помните?» и «ой, не так, не так!»

Девятое мая. Мне было три с небольшим года. Все собрались уже у нас во дворе. Бабушка гоняла нас от горячей печи, где румянились пироги и пирожки. Мама и тетя Аня весело нарезали салаты. Мужчины, пропустив по первой «Ну, за Победу!», курили под яблоней. Чтобы нас, малышню, как-то организовать, старшим среди младших был назначен мой восьмилетний двоюродный брат, он и предложил залезть на крышу крольчатника, с которой был замечательный вид на проходящий военный парад. Как так получилось, до сих пор остается загадкой, но известно лишь одно – я, самая младшая среди всех, – исчезла. Старшие дети играли в салочки, младшие свалились, разморенные, под яблоней на расстеленных одеялах. Взрослые, разомлевшие от спиртного, еды, воспоминаний, допевали «Темную ночь» (тут обычно спорят – не «Темную ночь», а «На солнечной поляночке» – согласитесь, очень существенная разница). Раздался вопль Ленки (тут тоже спорят – не Ленка заметила, а Алка, или не Алка вовсе, а Яшка – все вышеперечисленные мои старшие двоюродные): «А где малая?»

Песня прервалась, все забегали, обыскали дом, сад, выскочили на улицу. Крики, слезы, милиция. Скорая для мамы и бабушки и наконец еще через пару часов счастливое воссоединение моих родителей со мной на другом конце города, в отделении милиции. Оказалось, я ушла за военным оркестром. Пройдя под звуки бравурных маршей полгорода и, по-видимому, притомившись я уселась прямо посреди улицы, где меня и обнаружили добрые «дяденьки Степы».