Читать книгу "После долгих дней - Светлана Еремеева"

На этом участие Адрианы в студенческой организации закончилось. Спустя несколько дней, в мае 1998 года, она вылетела из Белграда в Берлин, наконец четко осознав, что села не в свои сани, что это была не ее борьба, а борьба тех, кто ее люто ненавидел. Спустя пару месяцев девушка уехала во Францию, записалась в Сорбонну на факультет журналистики и попыталась сделать первые шаги в своей профессии, работая внештатным репортером в разных парижских газетах. В душе девушки царил разлад, ей казалось, что она предала Сербию, предала своих товарищей по организации, однако ее также не оставляло чувство, что она изначально сделала неправильный выбор, не поняла, что такое был «Отпор», с его плотно сжатым черным кулаком[35], на самом деле она сама, своими собственными руками, возможно, открыла двери тем, кто уже спустя полгода будет бомбить Белград, кто заберет тысячи жизней. Адриана поняла, что из Милошевича, во многом искусственно, в том числе благодаря «Отпору», всем его пособиям, методичкам и методистам, создали образ чудовища. И свобода, которая, возможно, наступит впоследствии, будет пахнуть гарью, тротилом, кровью и слезами ее соотечественников.

Александр, привязанный к семье, к ее незыблемым, вневременным традициям, представил Адриану матери и отцу. Мать приняла девушку радушно, прониклась рассказами о ее вынужденном отъезде из Югославии. Однако, хотя Александр неоднократно рассказывал о том, что семья Адрианы живет в Германии, а отец девушки – успешный журналист и писатель, Андрей Телищев, в отличие от своей жены, с самого первого дня был настроен против Адрианы, он считал, что девушка из воюющей Югославии, повстречав такого доверчивого человека, как Александр, просто нацелилась с его помощью занять положение в обществе и решить материальные проблемы.

Андрей Телищев был сложным человеком. В нем тонкий литературный талант, проницательность уживались с целой гаммой отрицательных черт. Он был раздражителен, груб, несдержан в выражениях, заносчив. В общем, он был из тех людей, которых называют снобами. Люди неаристократического круга были не вхожи в его дом, за исключением журналистов, писателей и литературоведов. Он презирал банкиров, средних и крупных бизнесменов, политиков. Людей из низших слоев, как он их называл, он и вовсе старался не замечать, как будто их и не было на свете. Одним словом, он обитал в каком-то своем придуманном мире, в дезэссентовской[36] башне из слоновой кости, не только посторонним было крайне неприятно общаться с ним, но и самым близким он доставлял немало неприятных мгновений. Мари и Александр порой не могли понять вспыльчивости Андрея, его желания любым способом нарушить покой в доме, задеть, обидеть, разочаровать.

Адриана была допущена в дом – точнее, к общению с Телищевым-старшим – лишь после того, как тот узнал, что девушка – будущий журналист. Андрей не изменял своим принципам, и если он давал карт-бланш представителям данной профессии, то не допускал никаких исключений. На Адриану пролился целый дождь вопросов пропагандистского толка об истинном положении дел в Косово, о том, считает ли она благоприятной роль европейских стран и США в стремлении к освобождению Югославии от Слободана Милошевича, о том, чувствует ли Адриана, как «очищается воздух Югославии» после ослабления тиранического, пагубного влияния Советского Союза? Услышав в ответ, что ничего действенного, положительного войска НАТО в регион Косово и в целом Югославию не принесли, что от российской армии, то есть армии бывшего Советского Союза, теперь тоже помощи не дождешься, что сотни ее соотечественников, в том числе родственников и знакомых, погибли от авиаударов армии НАТО или от рук албанских солдат, так же как и сами албанцы гибли от рук сербов, Андрей Телищев сделал несколько язвительных умозаключений, но в дискуссию вступать не стал, осознавая, что перед ним не просто собеседник, а непосредственный свидетель событий, да еще и бывший активист «Отпора», разочаровавшийся в движении. Спорить со свидетелем недальновидно, особенно на тему войны, на которой не был, о которой узнаешь через фильтр газет и теленовостей. Но раздражение, даже презрение, зародилось в душе Телищева-старшего. Адриана говорила не так, как было принято в обществе, среди парижских буржуа, проводивших время в кафе за чтением «Фигаро». Адриана говорила не так, как было принято в окружении Телищева-старшего, она видела ситуацию собственными глазами и судила о войне своим собственным умом. Она вынесла свой вердикт после того, как увидела избитые тела друзей, услышала детский плач, узнала о стариках и инвалидах, которые заживо были похоронены в своих квартирах, так как у них попросту не было физических возможностей покинуть свой дом и спрятаться в подвале. Адриана это знала, и это знание делало абсурдным обсуждение этой темы любым европейским обывателем, обедающим и ужинающим под просмотр новостей из Югославии.

С этого дня Андрей Телищев невзлюбил Адриану, вся вина которой состояла в том, что она была сербкой из Северного Косово и пережила ужас первых дней войны. О таких, как она, хотелось тут же забыть, как о неловкости, которая произошла вроде бы не по твоей вине, но ты все равно каким-то образом к этому причастен. Но Александр любил эту девушку, Андрей это понял сразу, и с этого дня между отцом и сыном возник новый виток напряженности. Вроде бы никто не обсуждал тему знакомства с Адрианой, вроде бы отец ничего не высказал вслух, но как-то само собой все было очевидно, она ему не понравилась, и это ощущение росло в нем день ото дня.

7

Странные вести пришли из Шуруппака. Гонец, посетивший Верховного жреца Энмешарра после обеда в один из солнечных октябрьских дней, рассказал, что царь сын Убар-Туту якобы тронулся умом. Собственно, никто не мог утверждать, что молодой царь и правда сошел с ума, но коллегия жрецов Шуруппака посчитала необходимым уведомить жреца Энмешарра, что древний деревянный дворец в Шуруппаке разбирается солдатами на бревна и кирпичи и якобы из этих частей царь собирался строить огромный корабль, чтобы отправиться к Богам. Сам же сын Убар-Туту целыми днями сидел в тростниковой хижине на берегу Евфрата, читал молитвы. Он отправил посланников в Сиппар, Киш, Эреду и Лагаш с просьбой принести клинописные дощечки с описанием истории этих городов, отчетом о собранном урожае и с данными о переписи населения. Верховные жрецы Шумера, пребывая в недоумении, попросили у Энмешарра совета.

Когда гонец покинул дом Энмешарра, верховный энси предался размышлениям. Перед ним стояла трудная задача – осознать и проанализировать действия царя, находившегося за многие беру[37] от Меде и в камышовой хижине воздававшего дань Богам. По каким загадочным причинам сын Убар-Туту велел разобрать старый дворец, почему в его голове возникло желание построить из обломков корабль, оставалось для Энмешарра загадкой. Прежде всего, жрец Меде склонялся к тому, что царь был слишком молод, а всяческого рода причуды, по его мнению, рождались только у неопытных людей. Также в его воображении возникли образы недоброжелателей, которые могли заколдовать царя, напоить его какими-нибудь одурманивающими травами и внушить ему все что угодно. Но версия эта скоро отпала, так как Энмешарр вспомнил о звезде Шамаша, которую верховный жрец Сиппара надел на шею сына Убар-Туту в день его коронации. Эмблема Бога солнца Шамаша, в виде звезды и отходящих от нее в разные стороны волнообразных лучей, должна была охранять сына Убар-Туту от всякого воздействия человека, живого или мертвого. «Только по воле богов сын Убар-Туту мог принять подобное решение, – подумал Энмешарр. – Но зачем богам разрушать старый дворец, зачем строить корабль? О чем молился сын Убар-Туту в камышовой хижине?» Найдя ответы на эти вопросы, Энмешарр смог бы прийти к какому-то заключению и послать гонца в Шуруппак, но ответа не было. Как бы усиленно он ни думал, ответ в голову не приходил.