Читать книгу "Гринтаун. Мишурный город - Рэй Брэдбери"

Добытого из одуванчиков

Пчелами-мотовками на просеке,

Среди пчелиного жужжания.

Ну и, конечно, изысканные наши вина

Происходили от того же одуванчика,

Что и моя шевелюра, яркая, как летний

                             день;

Я окунался с головой в бадью для дождевой

                             воды

Глаза промыть и вишней красил губы,

Мой крик – мой вопль чистого восторга:

Византия? Нет. Я из племени индейцев,

Девчонок и мальчишек, что зовется Иллинойс.

И все равно гудели пчелы все индейские:

Византия!

Византия!

Среди мифических героев мы росли

И ложкою хлеб Иллинойса намазывали

Светлым джемом – божественною

Пищей, чтобы его разбавить

Арахисовым маслом, воображая,

Будто оно того же цвета, что и

Бедра Афродиты…

Воображая также, что нам принадлежат

                             Зевес

И Тор, низвергнутый с небес.

А на веранде – спокойный и

Решительный – мой дед,

(Легенда из легенд),

Достойный ученик Платона,

Его слова – чистейшая премудрость

И чистым золотом искрится взгляд.

А бабушка, в качалке сидя,

Тем временем «разодранный рукав печали»[19]

Чинит и вышивает холодные

Снежинки редкой красоты и

Блеска, чтобы припорошить

Нас летней ночью.

Дядья-курильщики

Глубокомысленно шутили,

А ясновидящие тетушки

(Под стать дельфийским девам)

Летними ночами

Всем мальчикам,

Стоявшим на коленках,

Как служки в портиках античных,

Разливали пророческий

Свой лимонад;

Потом шли почивать

И каяться за прегрешения невинных;

У них в ушах грехи,

Как комарье, зудели

Ночами и годами напролет.

Нам подавай не Иллинойс и не Уокиган,

А радостные небеса и солнце.

Хоть судьбы наши заурядны

И мэр наш далеко умом не блещет,

Подобно Йейтсу.

Мы знаем, кто мы есть.

В итоге что? Хотел бы знать я?

Византия!

Византия!

И.Х. – лето-29

Кто курил сигары и лакомился эскимо

                             на веранде

Летом двадцать восьмого и двадцать

                             девятого,

И пробирался по ночам на кухню из ледника

                             отведать

Паленого винца из диких виноградин?

Собрание халифов и святых Востока,

Отведавших медовой бабушкиной

Выпечки, свежей, как летнее утро?

Приходило ли им в голову, видящим,

Как я кувыркаюсь на темной лужайке,

Что я есть возрожденный Христос?

Если да, то они промолчали, унеся сию тайну

                             в могилу.

А между тем я возмужания отважно

                             дожидался,

Чтобы парочку-другую чудес сотворить:

Уморить всех августовских комаров,

Непостижимым образом сделать ванильное

                             мороженое

Неисчерпаемым в ледниках бессонными

                             июльскими ночами,

Чердак от призраков очистить.

О, как бы я стал бахвалиться!

Все мы выросли или состарились, померли

                             или разъехались.

Как говаривала бабушка:

Никому не живется, как хочется.

Ну а я? Стал я Христом?

Не совсем. Более-менее.

Хотя и поныне бывает, что в три часа ночи

Я ощущаю себя возрожденным Христом.

В студеной, как зима, постели я чувствую

себя, как хлебец на огне, как ковш Святого

                             Духа.

И я командую комоду: Лети!

А ну-ка, оторвись от пола!

Ладно, тогда хотя бы проползи немного.

Комод – как вкопанный. Ведет себя, как

                             хочется.

Кричу: Вот черт!

И снова засыпаю я —

Очередной несостоявшийся Иисус.

Чердачное нечто[20]

Спросил я у мамы: Что на мансарде гнездится?

Скорее живое, чем мертвое Нечто таится.

Когда черная ночь сгущает там тьму,

Всякая нечисть затевает возню-кутерьму.

Словно капля отчаянья или лопатою – прах,

Словно похоти вспышка или пригоршней —

                             страх.

Мне словами не выразить, но высказать —

                             невтерпеж:

Это – не то паучий след, то ли мушиный

                             свербеж.

Это снежное сито, хоть в воздухе снег не

                             кружится.

Хоть света не видно, но тень собралася ложиться.

Это уголь в лотке шебуршит, это балки

                             скрипучие,

Это дышат кроты и крыльями хлопают мыши

                             летучие.

Это – насаженных на вертел мечтаний

                             невыносимые муки,

Я могу лишь сказать, что Некое Нечто издает эти