Читать книгу "В осколках тумана - Сэм Хайес"

Я показываю охраннику пропуск, который дал Эд, мой родственник. Он инспектор полиции и ведет это дело. Меня уже допросили, и, пока никого не арестуют, от меня вряд ли что-то понадобится. Охранник смотрит на пропуск, потом на меня.

— Я вела у нее английский, — объясняю я, чтобы он не принял меня за ее мать. — Это я ее нашла, — виновато добавляю шепотом, как будто если бы не я, ничего бы не случилось.

Охранник кивает и впускает меня внутрь.

— Грейс, — мягко говорю я.

Она не спит. Разглядывает потолок. Грудь с каждым вдохом слегка приподнимает простыню.

— Это миссис Маршалл. Из школы.

Грейс моргает.

— Как ты себя чувствуешь?

Глупый вопрос. Половина лица опухла и в кровоподтеках. Да и остальные части тела, что мне видны — шея, кисти рук, плечи, — украшены так же. Тогда, на ледяном лугу, никаких кровоподтеков я почему-то не заметила. Бледная и окоченевшая, она скрючилась на подернутой инеем траве.

— Мы все переживаем за тебя, милая.

Грейс не отвечает. Медсестра предупредила, что она еще не может говорить. Девочка показывает на кружку, если хочет пить, и жестами просит, чтобы ее перевернули. Слова по-прежнему не даются истерзанному языку. Она никому не может рассказать, что с ней приключилось.

— Я бы давно пришла тебя проведать, но моя мать заболела. — Пусть Грейс знает, что я за нее волнуюсь. Я была бы рада сказать, что Эд поймает того, кто с ней это сделал, и надолго засадит за решетку. — Ну вот я и здесь, — более веселым тоном добавляю я. — Мой пес Мило передает тебе привет. Он попросил тебя лизнуть.

Грейс поворачивает ко мне голову. Она три раза моргает и открывает рот. Показывается язык — распухший, испещренный черными стежками. Я закрываю глаза, по моему телу пробегает дрожь, я роняю голову на постель.

— Ох, Грейс! Не бойся, они поймают этого подонка!

Но я не до конца верю в то, что говорю. По словам Эда, команда следователей работает не покладая рук, но до сих пор им так и не удалось найти улик. Грейс подвергли тщательному обследованию, взяли мазок на ДНК, но результаты из лаборатории пока не пришли. Да и станет ли делиться Эд информацией?

Я беру девочку за руку, слегка удивившись тому, какая она теплая. Грейс Коватта, моя отличница, жива. Она смотрит на стакан с водой, стоящий на столике у изголовья.

— Хочешь пить?

Она кивает, и я вкладываю между ее губ соломинку. Она придерживает трубочку двумя пальцами. Странно, но, похоже, пальцы целы.

— Как твои ноги? — спрашиваю я, после того как она утоляет жажду.

Рука Грейс начинает подрагивать. Она пытается мне что-то сказать, пытается быть храброй. Медсестра рассказала, что хирурги четыре часа сшивали сухожилия на обеих ногах, чтобы после долгих месяцев реабилитации она смогла ходить, почти не хромая.

— Надеюсь, все скоро заживет, — говорю я. — Да, посмотри, что сделали для тебя одноклассники!

Я достаю открытку, которую подписали все мои ученики. Это придумала одна из подруг Грейс. Ее мать объехала всех ребят, чтобы собрать подписи. На большой открытке резвится добродушный слон. Школьники расписали ее сердечными пожеланиями, словами сочувствия и надежды. И не забудь поскорее выздороветь! — призывают над слоном крупные синие буквы.

Уж этого она не забудет.

Как было бы хорошо хоть один вечер не думать об искалеченной Грейс, о маминой немоте, о том, что Марри так и не подписал документы на развод. Двенадцать лет я не была на свидании. С незапамятных времен я замужем за Марри, так что в свиданиях не было нужды. Но теперь мы живем раздельно, почти развелись, и нужда появилась. При мысли о том, что кто-то хочет быть со мной, узнавать меня, открывать передо мной дверь, гладить мою руку, у меня перехватывает дыхание. Конечно, в юности я ходила на свидания. Сначала с Марри, но мы вскоре расстались, потом помирились, опять расстались, опять помирились, и так бесчисленное количество раз.

Теперь все иначе. Наш разрыв окончательный.

Когда в отношениях с Марри наступал антракт, я встречалась с Миком Хопкинсом — этот тихоня хвостом таскался за мной, не вынимая изо рта леденец на палочке; или с Дэмиеном Мак-Рори, этим вундеркиндом, которому я нравилась лишь потому, что у моего дедушки имелась внушительная библиотека; или с Джеймсом Итоном, самым симпатичным из всех, — насколько я слышала, он оказался геем; или, наконец, с Питом Дювалем. Я была уверена, что с Питом у нас серьезно. Он был чемпионом по многоборью, и ему удалось поцеловать меня с языком на целых шесть месяцев раньше, чем это сделал Марри. Даже сейчас при мысли о Пите Дювале у меня слегка екает сердце.

Но в итоге остался Марри, мой вечный Марри. Мне исполнилось семнадцать, ему двадцать два, и мы объявили, что будем вечно любить друг друга. Нет, серьезно. Мы верили, что наша любовь предначертана судьбой, что наше личное созвездие где-то в космосе определило наше будущее. Иногда мне кажется, что и любовь, и брак упали на нас с неба.

До свидания остается два часа, и я в панике, поскольку не знаю, что надеть. И еще мне стыдно, что я думаю о свиданиях и нарядах, когда мама и Грейс в таком состоянии. Я роюсь в шкафу, выгребаю давным-давно забытые тряпки, сваливаю кучей на полу и в изнеможении падаю на кровать. Это так непохоже на меня — волноваться, выбирая наряд перед свиданием. Лежу, уткнувшись лицом в подушку, и вдруг понимаю: как это приятно — быть непохожей на себя.

Я позвонила Надин и договорилась, что дети проведут вечер у любимой тетушки, после чего вместе с детьми помчалась домой в Или, чтобы переодеться перед свиданием с Дэвидом. Кроме того, я собиралась проверить, как там дом, и забрать почту. Бренна и Грэдин были увлечены изучением фермы и окрестностей и обещали никуда не уходить.

Я ехала к маме на Рождество, а застряла гораздо дольше. В нашем домике было холодно и промозгло, странно, но за дни, пока мы отсутствовали, здесь будто все изменилось, стало незнакомым. Я бродила по затхлым комнатам — маленькой гостиной, крошечной столовой, где Алекс и Марри любили побренчать на гитарах и на предельной громкости, изводя соседей, слушали пластинки Эрика Клэптона, — и тщетно пыталась припомнить былое счастье.

Все меняется, говорила я себе, и это хорошо.

Я провела пальцем по антикварному буфету. Буфет не такой уж антикварный — его сделали в сороковых годах, — но когда Марри подарил его мне, я была счастлива. Я заприметила этот буфет, а потом лишь однажды упомянула о нем в телефонном разговоре с Надин. Марри все замечал, он всегда был таким. Был.

После отчаянной пробежки по магазинам я переоделась в обновки, подхватила детей и вернулась на ферму, где обнаружила сообщение от Надин. Она не сможет посидеть с детьми, потому что ее срочно вызвали на работу. Надин работает в больнице, и мне ничего не оставалось, только смириться.

— Марри, — прошептала я и на мгновение прикрыла глаза.