Читать книгу "Смятение - Элизабет Говард"

– Нет, не невероятно, совсем нет. По сути, с тех пор, как я впервые вас увидела, вы, похоже, совсем не постарели.

– И на том спасибо.

Им друг друга не было видно, поскольку уже стемнело, а ближайший уличный фонарь светил где-то в метрах поодаль. После короткого молчания она произнесла:

– Простите.

– За что?

– За что, не знаю, но чувствую, что обидела вас. Я и в самом деле сказала Полл, что считаю, что вы не из тех, кто женится.

– Серьезно?

– Ну, мол, вот он вы – ни на ком не женатый. Это я для того, чтобы помочь ей одолеть это. Одолеет, конечно, только она в это не верит. Люди же одолевают, ведь так?

– Одолевают то, что любят?

– Если это безнадежно.

– Ах да, мне стоило бы думать, что обычно так и бывает. Я искренне сожалею о том, что с Полли произошло. Вы же знаете, я так к ней привязан.

– Она знает, но говорит, что это не та привязанность… Я это понимаю. Понимаю, что жгучий антагонизм может стать лучшим началом.

Некоторое время спустя произнесла:

– А у вас хрипящий смех, Арчи.

Он же бросил бездумно:

– А вы – да.

– Да, что?

– Повзрослели за время, что я вас знаю.

– А-а! – тут же воскликнула она. – Понимаю, что вас гложет. Вас гложет то, что я намекаю, будто вы старый. А я только то и имела в виду, что вы куда как стары для Полли.

Им, пожалуй, предложил он, лучше опять начать ковылять домой.

Когда наконец они добрались, ей захотелось выпить какао, а потому он велел ей укладываться в постель, а какао он ей принесет.

Она сидела в его постели в его пижамной рубашке, и лицо у нее было такое, будто его оттирали водой с мылом.

– Я воспользовалась вашей зубной пастой и своим пальцем. Думаю, вы возражать не стали бы.

Он вручил ей кружку и присел на край кровати – снять нагрузку на ноги.

– Знаете, что мне это напоминает?

– Конечно же, нет. Что?

– Когда я была совсем маленькой… ну, лет тринадцать… у Невилла случился приступ астмы, потому что, по его словам, я его разбудила, потому как мне дурной сон снился, и он ушел к Эллен. Вот. Пришел папа с кружкой горячего молока, а я не хотела пить из-за пенки, так он вынул ее и съел у меня на глазах. То было свидетельство любви, правда?

Он глянул на сморщившуюся поверхность жидкости в кружке, потянулся двумя пальцами, вытащил пенку и съел ее.

– Вот, – сказал. – Вы по-прежнему любимы.

– Не обезьянничайте, – выпалила она, но глаза ее так и лучились душевным теплом и радостью. Она выпила немного какао и отставила кружку в сторонку на тумбочку.

– Мне с вами кое о чем поговорить бы надо, – заговорила она медленно, словно бы не вполне была уверена, о чем именно, – кое о чем про папу. Ну, обсудить, понимаете? – Она согнула ноги в коленках и обхватила их руками: держит себя в руках, подумал он, чувствуя, как в нем поднимается волнение.

– Хорошо, – произнес он, придавая голосу оттенок веселости и спокойствия.

– Вам незачем волноваться, Арчи. Тут такое дело. – Клэри глубоко вздохнула и быстро-быстро выговорила: – После вторжения в прошлом году, понимаете, я думала, что он обязательно вернется, то есть немцев-то уже не будет, чтоб помешать ему. А потом, когда он не вернулся, я думала, что он, наверное, работу получил, с войной связанную… не знаю, какую, но какую-нибудь… и это значило, что ему придется задержаться до того, как мир настанет. Теперь он уже настал. И вот я о чем подумала. Может, будет лучше установить какой-то день, и, если он к тому дню не вернется, мне придется понять, что он не придет никогда. Думала я над этим долго, и, когда на прошлые выходные Зоуи попыталась отдать мне все его рубашки, я взяла только те, что были по-настоящему поношенными, потому как взять остальные – это было бы как смириться. Вот я придумала: если я заключу что-то вроде уговора с вами и назначу день, то это было бы разумно. – На слове «разумно» глаза ее наполнились слезами. Клэри откашлялась. – Я подумала, чтоб этот день легко запомнился нам обоим, путь это будет ровно через год. Как вам?

Он кивнул и сказал:

– Идея хорошая.

– Странно. Я ведь ужас как помнила о нем ради себя. Потому как я очень сильно тосковала по нему. Только, похоже, обернулось это во что-то другое. Да, я, конечно же, тоскую по нему, только я помню больше ради него, потому как хочу, чтоб была у него хорошая жизнь и вся целиком… чтоб не прервалась. Это вовсе не значит, что я не люблю его по-прежнему.

– Я знаю. Знаю, что любите. По-моему, – говорил он, явно с трудом подбирая слова, – именно это происходит, когда взрослеешь, и любовь твоя взрослеет с тобой.

– Более взрослая, хотите сказать?

– Более зрелая, – ответил он, улыбаясь ее любимому словечку. – Я знавал немало взрослых, которые отнюдь не отличались зрелостью.

– Правда? – Он видел, с каким наслаждением впитывала она это новое и явно приятное представление.

Теперь вспомнилось, как, когда он предложил расстаться и поспать, она произнесла: «В конце концов, милый Арчи, у меня всегда есть вы», – и повернулась к нему лицом, подняв его для поцелуя на сон грядущий… как девочка, кому и до тринадцати еще далеко.

Нога ныла. Наверное, он стареет: так ли это? Война окончилась, теперь он мог бы вернуться к солнцу, во Францию, к живописи: вернется ли? Он так долго, как, очевидно, и все остальные, думал о конце войны как о начале какой-то новой и чудесной жизни или, по крайней мере, как о возобновлении той, старой и удобной. Теперь же он раздумывал, окажется ли она такой для большинства людей. Он думал над тем, что Хью поведал об Эдварде, и пытался представить себе, как Вилли справится с тем, что осталась одна, если такое произойдет. Он думал о том, что Дюши придется оставить любимый ею садик, если они вновь станут жить в Лондоне, а ведь дом этот наверняка окажется чересчур большим для них, как только все отпрыски вновь разъедутся по своим собственным домам. Он думал, как Зоуи примиряется со смертью и мужа, и любимого: стойкость ее его трогала, – но потом он подумал, что все они из рода смелых, и Дюши с ее стоическим принятием утраты Руперта, и Бриг с его доблестной решимостью не поддаваться слепоте, и Полли с ее мужеством признаться ему в любви и воспринять его отказ… и, наконец, Клэри, спящая в соседней комнате, чья любовь, не гасимая ни временем, ни разумом, преобразовалась из надобности и фантазии в нечто более чистое и долговечное, что, в свою очередь, способно лишь внушить восторг и любовь.

Лежа в темноте, он заключил уговор с самим собой. Если Руперт не объявится, он обязуется, насколько это только возможно, занять его место. Если же, однако, Руперт вернется, он, возможно, пустится совсем в иную сторону.