Читать книгу "Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев - Зоя Ножникова"

— Когда тут для тебя нехорошо, то ищи другой двор.

Сено в городах дают неохотно и скупо и берут за него почти так же дорого, как за овес. Убрав лошадь, отправляешься в комнату, как был, в дорожных сапогах и в грязи, и несешь с собой свою поклажу. Для всех гостей имеется только одна общая комната, жарко натопленная. Тебе не укажут особой комнаты, где бы ты мог переодеться, умыться, обогреться, отдохнуть. В общей комнате, где находятся все, снимаешь сапоги, и, если хочешь, можешь даже тут переменить и рубашку. Промокшее от дождя платье вешаешь к печи и сам у этой же печи греешься. Есть тут и вода для умыванья рук, но обыкновенно такая нечистая, что, умывшись ею, должен искать другой воды, чтоб обмыться. Хотя бы ты приехал часа в четыре пополудни, но тебе дадут есть не ранее девяти, а часто и не ранее десяти часов, так как кушанье подается для всех за один раз. В одной душной комнате часто набирается человек до восьмидесяти и до девяноста.

Тут все вместе: и пешеходы, и конные, и купцы, и шкиперы, и извозчики, и крестьяне, и дети, и женщины, и здоровые, и больные. Один чешет себе волосы, другой обтирает с себя пот, третий чистит сапоги, четвертый рыгает чесноком — одним словом, тут такая происходит суматоха, точно при вавилонском столпотворении. Как только усмотрят незнакомца, который отличается от них приличным видом, то уставят на него глаза, как будто перед ними какой невиданный зверь африканский; даже усевшись за стол, не перестают на него глядеть исподлобья и, забывая о еде, не сводят с него глаз. Спросить себе ничего нельзя. Когда уже наступит поздний вечер и когда, следовательно, нельзя ожидать еще гостей, входит старый слуга с седой бородой и стриженой головой, грязно одетый и с угрюмой физиономией, обводит глазами всех присутствующих и молча пересчитывает их. Чем больше насчитает он гостей, тем жарче затопит печь, хотя бы и без того уже было душно от солнца. У них считается главным признаком гостеприимства, чтоб с гостей лил пот ручьем. Если, по непривычке к такой духоте, вздумаешь хоть немного отворить окно, сейчас же закричат тебе:

— Затвори!

А если на это скажешь, что не можешь выносить духоты, то тебе ответят:

— Ищи себе другой двор!

А между тем нет ничего опаснее, когда при таком множестве людей, имея притом растворенные поры, дышать спертым воздухом, есть в таком воздухе и проводить многие часы. Не говорю уже о ветрах, которые тут испускаются на все манеры, без всякого стеснения. Тут встречаются многие со скрытыми болезнями, как, например, с часто встречающейся испанской или французской чесоткой; дыхание у них вонючее, и такие больные опаснее даже прокаженных. Бородатый Ганимед является снова и стелет скатерти, грубые как парусина, на столько столов, сколько считает достаточным по числу гостей; на каждый стол он рассчитывает, по меньшей мере, восемь гостей. Тот, кто знает здешние обычаи, садится без церемонии, где ему вздумается, так как здесь в этом случае не делается никакого различия ни между богатыми и бедными, ни между господами и слугами. Как скоро все усядутся за столы, снова является угрюмо высматривающий Ганимед, еще раз пересчитывает общество и потом ставит перед каждым деревянную тарелку с деревянной ложкой и стакан. Немного спустя приносит он хлеб, и тогда, кто хочет, может для препровождения времени, пока не подадут кушанье, заняться для себя чисткой хлеба. Так сидят в ожидании кушанья нередко почти целый час, и никто не изъявит желания, чтоб подали кушанье. Наконец принесут вино, довольно кислое. Если кто-либо из гостей вздумает изъявить желание, чтобы ему достали за его деньги откуда-нибудь другой сорта вина, то сначала делают вид, как будто его не слышат, и при этом так на него смотрят, как будто хотят убить; если гость повторит свое желание, то получит такой ответ:

— Здесь уже перебывало много и графов и маркграфов, и никто еще до сих пор не был недоволен моим вином, а когда тебе это вино не нравится, то ищи себе другой постоялый двор.

Только дворян считают они людьми и указанием на них смиряют бунтующие желудки гостей. Вскоре потом с большим торжеством появляются наконец блюда. Первые блюда почти всегда состоят из кусочков хлеба, облитых бульоном, или, если день постный или рыбный, соусом из зелени. Потом следует другой соус, а потом какое-нибудь горячее мясо, или солонина, или соленая рыба. Далее следует какой-нибудь кисель, потом более твердое кушанье, и наконец, когда желудок уже достаточно наполнится, подают жареное мясо или вареную рыбу. Это последнее кушанье довольно вкусно, но его подают скупо и спешат скорее унести. Все должны сидеть за столом до предписанного времени, которое, полагаю, определяется у них по водяным часам.

Наконец снова является известный уже нам бородач или даже сам хозяин, который по одеянию мало чем отличается от своих слуг, и вслед за тем приносится вино уже несколько лучшего сорта. Кто больше пьет, тот приятнее хозяину, хотя платит не более тех, которые пьют очень мало; и нередко встречаются такие, которые выпивают на сумму вдвое большую, чем они заплатили за угощение. Достаточно удивления, какой поднимается шум и крик, когда голова разгорячается вином. В это время часто появляются фигляры и шуты, которые начинают петь, кричать, скакать, ссориться и производят такой страшный гвалт, что, кажется, весь дом готов разрушиться и уже решительно ничего нельзя расслышать. Трудно понять, какое удовольствие они находят в таком гвалте, а между тем они считают это приятным препровождением времени, и вы волей-неволей должны сидеть тут среди этого гвалта до глубокой ночи. Когда наконец унесут сыр, который они находят особенно вкусным, если он воняет или если в нем кишат черви, является снова известный нам бородач, держа в руке доску, на которой он начертил мелом несколько кругов и полукружий. Эту доску он кладет на стол, молча и с пасмурной физиономией, точно Харон. Знающие, в чем дело, кладут деньги на доску. Бородач замечает, кто заплатил, потом молча считает деньги и, если заплачено все сполна, кивает головой. Никто не жалуется на неправильный счет, а если б кто вздумал жаловаться, то ему бы ответили:

— Что ты за молодец? Ты платишь не больше, чем другие.

Как бы ты ни утомился от дороги, не можешь лечь спать, пока все не станут ложиться. Тогда укажут тебе кровать, на которой простыня уже с полгода не мыта».

* * *

Картина европейского обеда, нарисованная Эразмом Роттердамским, неприглядна. Однако, перечитывая душераздирающие описания обедов и ночлегов иностранцев в России, Барон стал думать: может быть, это тоже сатира? Он вспомнил страницы Витсена, похожие на страницы Эразма Роттердамского как две капли воды.

Витсен:

«Любопытство привело меня в дом купца, куда я был приглашен на обед. Хозяйка приветствовала меня кубком пива, зачерпнув его из большого ковша, причем остатки из кубков выливались обратно в ковш, что было весьма неаппетитно. Стол накрыли грязноватой скатертью сами хозяин и его сын, хотя это важные люди, у которых в изобилии были холопы и слуги. Для каждого из нас была положена груда толстых ломтей хлеба всех сортов и деревянная ложка. Первым блюдом были засахаренные сливы и огурцы, на второе подали курицу в бачке, на третье — кусок свинины с уксусным соусом, который они ели ложками. Четвертое — какая-то странная жидкость, которую тоже едят ложками. Пятое — паштет из мяса, с луком, чесноком и тому подобное. Как мы сели, так нас и оставили сидеть. Очень просты были они со своими слугами. Кроме нас было еще двое русских гостей; ох, как же некрасиво они едят! Не молятся, а только крестятся; сидят хуже, чем самый неотесанный наш крестьянин. Во время обеда пришел сынок хозяина и приветствовал нас рукопожатием и поклоном; чем крепче ударяют по рукам, тем, значит, серьезнее. Этот поднес каждому из нас по чарке водки и продолжал стоять, склоняясь до земли, пока они не опорожнились. Затем хозяин вызвал жену, которая также поклонилась каждому из нас и поднесла по кубку водки, после чего сразу, не говоря ни слова, опять ушла. При первом выходе хозяйка сказала: