Читать книгу "Три года революции и гражданской войны на Кубани - Даниил Скобцов"

По телефону и посланным офицерам Покровского я давал один и тот же ответ: в генерале Покровском я лично нужды не имею, а если ему угодно меня видеть, я дома бываю тогда-то и тогда-то.

И вот уже 3 или 4 ноября ко мне пришел генерал Н. М. Успенский. Я всегда относился к нему с большим уважением. Отозвав меня в сторону, он сказал, что ему известно о приглашении меня к себе Покровским и о моем отказе пойти к нему. Так вот теперь он, Успенский, пришел ко мне и советует мне пойти к Покровскому.

– Быть может, вам удастся предотвратить многое.

Посоветовавшись тут же с ближайшими политическими друзьями, я дал Успенскому согласие пойти на следующий день утром к Покровскому. Чтобы избежать всяких кривотолков, я на утро пригласил к себе на квартиру своих политических друзей, а также представителя другой группы – К. Л. Бескровного, к этому времени уже не состоявшего членом правительства. Предупредив их всех, куда иду, я обещал рассказать по возвращении содержание разговора с генералом Покровским, в руках которого была в те дни судьба Кубани.

Нужно отметить, что жизнь в это время в Екатеринодаре была совершенно отравлена сыском. Кроме обычных и многосторонних контрразведок Главного командования и Кубанского правительства (и, конечно, большевиков), действовала, по-видимому, контрразведка генерала

Покровского, и, нужно думать, также добровольная, а может быть, по «штатам» действующая, – контрразведка большинства Законодательной рады. Неоднократно я имел случай убеждаться, что моя квартира и мои выходы находятся под перекрестным наблюдением. Приходилось сокращать обычное передвижение и все делать так, чтобы все видели – пошел туда-то, сказал то-то.

– А! здравствуйте… Долго мне пришлось поджидать вас… Мне давно хотелось с вами поговорить, – так начал свой разговор Покровский.

На мое удивление, почему именно со мной, он ответил не прямо. Он-де кубанец, обстановка на Кубани чрезвычайно сложная и серьезная, нужно выйти из нее с честью. Обо мне у него сложилось мнение как о человеке, искренне болеющем интересами Кубани и человеке твердом и энергичном – вот почему он хотел со мной потолковать.

Он приказал при этом подать два стакана чаю, – оказавшегося необыкновенно сладким, – для себя и для меня. Затем он дал мне прочитать часть документа – официального письма, написанного размашистым, не знакомым мне тогда почерком. Сложено письмо было так, что подписи нельзя было прочесть.

В этой части письма Покровскому предлагалось произвести необходимые действия, арестовать известных ему членов рады и передать военно-полевому суду. К этому, помню, добавлялось: «Суд должен быть скорый и исполнение немедленное».

До глубины души я был возмущен этим.

Владея собой и сдержанно я указал Покровскому, что кровью нас теперь запугать нельзя и что я удивляюсь, почему ему нужно было привлекать и меня к этому нехорошему делу.

Покровский спохватился и снова стал уверять, – лично-де он не сочувствует данному направлению дела, но он получил определенное приказание.

– Но неужели вы не понимаете, что подобные действия будут иметь совершенно обратные ожидаемым результаты? – заметил я.

– О-о, знаете, виселица имеет свое значение – все притихнут.

Я попробовал спокойно обратить внимание Покровского на то противоречие, в какое впадает он, соглашаясь быть проводником подобных мер и в то же время считая себя кубанцем. Кубанец должен уважать волю своего народа, выражаемую через представительное учреждение – раду. С искренней или деланной наивностью Покровский принялся уверять меня, что ни он, ни главное командование совсем не думают посягать на раду и другие учреждения кубанского казачества, что он, наоборот, будет настаивать, чтобы после завершения всего намеченного рада вновь собралась и продолжала свою работу.

Но что же за рада это будет? И какое правительство согласится после этого повести дело управления?..

Покровский предложил для ознакомления заготовленный им заранее список членов «энергичного» правительства.

Каково же было мое удивление, когда во главе этого замечательного списка я увидел собственную фамилию, – я как председатель правительства; Сушков как член правительства по ведомству народного просвещения, Успенский – по ведомству внутренних дел или военных, затем и Морев – по земледелию, Дицман – по торговле и промышленности и т. д.

– Только нужно, – добавил Покровский, – выбрать к этому энергичного войскового атамана. Александр Петрович (Филимонов) не годится.

Намек был слишком определенный.

Опять-таки, не давая воли естественному раздражению, я постарался спокойно уяснить генералу, что все его расчеты на меня и других близких мне лиц, – я назвал Сушкова и Успенского, – неосновательны. Мы не только не хотим этого, но, если даже захотели бы, – мы не могли бы исполнить предназначенных нам ролей. У Главного командования и у него, Покровского, может быть только следующая дилемма: или он, Покровский, агент Главного командования, назначенный им генерал-губернатор, – и тогда у нас не может быть никакого другого отношения к нему, как состояния противодействия, или он – кубанец, – тогда он должен отказаться от взятой на себя роли и прекратить все недостойное начинание.

Я указал при этом, как естественный ход событий в раде привел уже к тому, что вожаки большинства пришли к сознанию своих ошибок, и последнее выступление в раде П. Л. Макаренко – яркое тому доказательство. Он признал неотвратимость «поворота колеса истории» в сторону «единой» России.

Да, но это сегодня, а завтра они опять примутся за свое…

У меня не было охоты распространяться на тему о значении парламентских способов борьбы с вредными крайностями, и я кратко еще раз подчеркнул, что для меня приемлем только этот путь, при другом способе действий на мое сочувствие, а тем паче на мое сотрудничество, никто не может рассчитывать.

Я высказал также свое мнение о том, что ему, Покровскому, нечего разговаривать с нами, – надлежит поговорить с теми из кубанцев, которых это дело касается ближе всего – с вожаками большинства.

– Да, но они меня боятся, они ко мне не пойдут.

Мне оставалось лишь указать нейтральное место, – дворец атамана или квартиру председателя правительства, – где обе стороны друг друга не боялись бы и могли бы свободно встретиться и поговорить.

На этом мы расстались.

Дома я передал весь разговор заранее приглашенным лицам и направился потом к войсковому атаману.

Последнего я застал в сильном возбуждении. Догадываясь о причине, я спросил, был ли у него Покровский.

Оказывается, был и просил устроить ему свидание с членами рады: П. Л. Макаренко, Бескровным и др. Признаться, я удивился такой сильной восприимчивости Покровского к выраженному мною мнению.

Нужно сказать, что атаман тоже отнесся сочувственно к идее непосредственных переговоров Покровского с названными лицами. Так мне тогда, по крайней мере, показалось. Сообщить ему содержание моего разговора с Покровским я считал себя обязанным, как атаману. Рассчитывать же на его обратную предупредительность, – на посвящение меня в ход его мыслей и намерений или на сообщение разговора его с третьими лицами, я не мог. Лично близких отношений с А. П. Филимоновым у нас никогда не было, а мое официальное положение – члена рады – не было таким, чтобы обязывать атамана делиться со мной своими планами.