Читать книгу "Дилемма всеядного: шокирующее исследование рациона современного человека - Майкл Поллан"

Найдя тенистое место с видом на лужу, я сел на землю, опершись спиной о гладкий ствол земляничного дерева, положил оружие на колени и постарался соблюдать тишину. Внезапно обнаружилось, что воздух, проходя через ноздри, издает страшный свист, поэтому я начал вдыхать и выдыхать его через рот, и скоро дыхание стало совершенно бесшумным. В мою голову поступало так много сенсорной информации, что, казалось, она выталкивает оттуда фоновый шум, связанный с сознанием. Это состояние было очень похоже на медитацию, хотя я не предпринимал никаких умственных усилий и не делал никаких упражнений, чтобы полностью изгнать из головы мысли. Я просто смотрел и слушал, настраивая свои чувства на частоты скрывавшейся в лесу свиньи. Эта действительность занимала каждый квадрант моего ментального пространства и, как якорь, привязывала меня к настоящему моменту. Должно быть, я потерял счет времени, потому что двадцать минут промелькнули как один миг. Обычно мое тело восстает против долгого сидения в одной позе, но в данном случае мне не хотелось менять положение или перемещать вес на другую точку.

Позже мне пришло в голову, что это психическое состояние, которое мне очень понравилось, во многом напоминало ощущение, вызываемое курением марихуаны. Тогда чувства представляются особенно острыми, а ум, кажется, игнорирует все, что оказалось вне фокуса этих сиюминутных ощущений, в том числе физический дискомфорт и течение времени… Сегодня одним из наиболее интересных направлений исследований в нейробиологии является изучение существующей в мозге «сети каннабиноидов». Эта сеть представляет собой рецепторы нервной системы, которые активируются группой необычных соединений, называемых каннабиноидами. Одним из таких соединений является тетрагидроканнабинол, активный ингредиент в марихуане. Другой недавно обнаруженный нейромедиатор, анандамид, производится в головном мозге (соединение было названо его первооткрывателем по санскритскому слову ananda, означающему внутреннее блаженство). Вне зависимости от того, где они возникли, каннабиноиды усиливают чувственный опыт, отключают кратковременную память и стимулируют аппетит. Ученые до сих пор не определили, в чем может состоять полезность существования такой системы с точки зрения эволюции. Некоторые исследователи полагают, что каннабиноиды, как и опиаты, играют определенную роль в облегчении боли и в «вознаграждении» мозга; другие считают, что они помогают регулировать аппетит или эмоции.

Опыт охотников позволяет выдвинуть еще одну теорию. А что, если сеть каннабиноидов – это своего рода адаптация, которая при естественном отборе помогает эволюции существа, выживающего благодаря охоте? Судите сами: мозг вырабатывает вещества, обостряющие чувства, сужают диапазон интересов, на которых фокусируется человек, позволяют забыть все ненужное для выполнения поставленной задачи (включая физический дискомфорт и течение времени) и, наконец, делают вас голодным. Да это идеальный фармакологический инструмент для охотника. Он обеспечивает для него все и сразу: и мотив, и награду, и оптимальный стиль мышления. Я не сильно бы удивился, если бы обнаружил, что те чувства, которые обрушились на меня, когда я рано утром прижался в лесу к дереву, были вызваны волной анандамида, захлестнувшей мой мозг.

Не знаю, находился ли я на самом деле в тот момент под воздействием каннабиноидов или нет, но перед тем, как в мое сознание ворвался свисток Анджело, я действительно чувствовал себя так, как будто вошел в природу через новую дверь. На этот раз я не был зрителем, я был полноправным участником жизни леса. Позже, перечитывая описание ощущений Ортеги-и-Гассета, я пришел к выводу, что, может быть, он не был таким уж сумасшедшим, когда утверждал, что охота предоставляет нам последний шанс вырваться из истории и вернуться к природе – пусть даже на короткое время. Не случайно же Ортега назвал охоту «уходом в отпуск из человеческого состояния».

Для охотника даже воздух, скользящий по его коже и насыщающий его легкие, имеет другой, более изысканный вкус. У него горы приобретают выразительные черты, а каждая травинка – собственный смысл. И все это благодаря тому, что сидящий на корточках или медленно двигающийся охотник чувствует свою связь с землей и зверем, которого он преследует, причем не важно, виден ли ему этот зверь, скрыт ли он или отсутствует вовсе.

Турист, вышедший «на природу», никогда не достигнет такого состояния погружения и слияния. Все, что он видит, – это пейзаж, в который кто-то внес историю, причем внес сравнительно недавно. Его взгляд обусловлен искусством и ожиданием, турист остается зрителем этой сцены. Он не в состоянии выйти за пределы себя или истории, поскольку созерцает пейзаж как продукт скорее цивилизации, чем природы.

Турист видит обширные пространства, но его взгляд скользит, ничего не схватывая, он не воспринимает роль каждого ингредиента в динамично меняющейся картине природы. Только охотник, имитирующий вечную настороженность дикого животного, для которого все в мире опасно, видит каждую вещь и мгновенно оценивает, что это: средство или препятствие, риск или защита.

Ортега считал, что охота возвращает нас к природе, потому что «это общий для всех способ быть человеком» и потому что зверь, которого человек преследует, будит зверя в нем самом.

Охота – это простой и ясный атавизм, это восстановление более раннего способа бытия человека, и потому для Ортеги в этом и состоит ее высшая и исключительная ценность.

Но, может быть, самым ярким его утверждением является мысль о том, что охота – это единственный доступный для нас путь возвращения к истокам. Мы никогда не сможем, указывает Ортега, стать христианами, похожими на Августина Блаженного, потому что, как только начинается история, ее движение становится необратимым. А почему на охоте мы можем вернуться к палеолиту? Потому что наша идентичность как охотников является в буквальном смысле доисторической – она в процессе эволюции была вписана в архитектуру нашего тела и мозга. (Конечно, то же самое можно сказать и о собирательстве, но Ортега на это не решается – думаю, потому, что это способ бытия в природе, на вкус испанца, недостаточно драматичный и маскулинный.) Ортега признает, что многое из того, что сейчас окружает охотника, – полностью искусственное, но сам опыт столкновения хищника и жертвы – это далеко не фикция (спросите у животных). И пусть сегодня охота – это короткие «каникулы», вырванные из современной жизни. Все, что происходит и будет происходить во время этого потрясающего «антракта», навсегда останется подлинным. Ортега не устает повторять это слово…

3. Готов. Или не готов?

Итак, как я уже сказал, эта затея с охотой стала казаться мне куда менее безумной после того, как я провел в лесу то первое утро с ружьем, – и задолго до того, как я получил возможность из него выстрелить. С огорчением сообщаю, что случай применить оружие во время первой охоты мне не представился – вернее, когда он представился, я оказался не в состоянии им воспользоваться. Понимаю, что могу показаться хвастливым «мастером охоты на крупную дичь», ибо сравниваю свое поведение с опытом таких людей, как Ортега-и-Гассет, но не рассказать об этом не могу… В тот день я вернулся из леса не только с пустыми руками, что на охоте вполне простительно. Готовясь назвать себя охотником, я не был готов к охоте – а вот это уже никак нельзя извинить.