Читать книгу ""Штрафники, в огонь!" Штурмовая рота - Владимир Першанин"

Мы отступали, оставляя с таким трудом занятые позиции. Пуля попала Хунхузу в плечо. Он устоял и, поглядев на меня, проговорил:

– Все, начальник. Искупил…

Договорить не успел. Очередь из пулемета свалила бывшего уголовника. Мы снова оказались за перевернутым железнодорожным вагоном. Рассыпавшись цепочкой, стреляли, прячась за железяки. Ранили Женьку Савельева, моего ординарца. Висела перебитая в кисти рука. Парень от шока ничего не соображал и кричал, что у него кончились патроны.

Патроны у Савельева в автомате оставались плюс полный запасной диск на поясе, но стрелять он уже не мог. Кровь тянулась клейкой густой нитью. Перетянули жгутом руку, и я показал направление:

– Женька, уходи. На карачках, на локтях. Только не поднимайся. Постой, секунду…

Вытащил из подсумка диск, который Савельеву был уже ни к чему. Стрючок и бывший полицай Терентьев стреляли из винтовок. Стрючок торопливо, почти не целясь. Терентьев плотно прижимал приклад к плечу и тщательно целился. Передергивая затвор, сползал вниз и, меняя позицию, снова выпускал пулю. Он попадал в цель чаще других и, по крайней мере, не давал немцам делать открытые перебежки.

У Терентьева трое детей. Как и у Матвея Осина. Они совершенно разные люди, но оба хотят выжить. Это читалось в сжатых, побелевших от напряжения губах бывшего полицая Терентьева. Он воевал умело и осторожно. Но сейчас, в горячке, когда по нам вели плотный огонь, не уберегся. Пуля разбила ему правую ключицу, из лопатки брызнули клочья.

– Стрючок, помоги!

Маленький боец не знал, как подступиться, неловко стал расстегивать гимнастерку. Его оттолкнул Бульба, быстро раздел Терентьева до пояса. Он был весь в крови.

– Помирать, Федор? – раздельно, по слогам, тяжело прошептал бывший полицай и теперь уже бывший штрафник.

– Нет, не спеши. Кажись, легкое не порвало. Выживешь…

Бульба умело перевязал оба пулевых ранения. Приспособил на сломанной ключице дощечку, примотал ее и руку, соорудив подобие каркаса.

– Сам дойдешь? – спросил я.

– Дойду… или доползу. Не волнуйся, лейтенант. Не поминай лихом.

Стрючок полез помочь приятелю, но высунулся слишком высоко. Очередь хлестнула по брустверу, ударила маленького солдата в лицо. Он упал, потащив следом Терентьева.

– Пусти, – раненый с трудом оторвал от себя мертвого помощника.

Терентьев приподнялся и, оглядев Стрючка, сообщил:

– Убили Стрючка… наповал.

Я это видел и сам. После двух пуль в лицо редко кто выживает. Вспомнил имя Терентьева. Кажется, Прокофий.

– Прокофий, уползай, пока жив.

Терентьев кивнул, шатаясь, сделал один, другой шаг и скрылся за платформой. Дойдет… а если дойдет, война для него кончилась.

Последние минуты отложились в памяти плохо. Я послал на левый фланг Матвея Осина. Федосеев с остатками своего отделения и Алдан остались со мной. Стреляли короткими очередями. Патроны к автоматам кончались, подбирали винтовки и разбросанные патроны к ним. Я добивал последний диск одиночными выстрелами. Граната разорвалась рядом с Алданом. Он матерился и тоже стрелял.

– Живой? – окликнул его.

– Стараюсь…

Горели шпалы и солярка. Из-за густого черного дыма ничего видно не было. Где немцы? Встал, чтобы перебежать на другое место, и увидел гранату, лежавшую на бетонной площадке.

Она просто лежала, но я чутьем уловил неслышное в треске выстрелов шипение взрывателя. Успел шарахнуться прочь. Меня стегануло, как обрывком колючей проволоки. Уши забил грохот, выбило из рук автомат. Потом все поплыло, и я потерял сознание. Это меня спасло, потому что пробегавшие рядом немцы не стали тратить на меня патроны. Я был весь в крови.

А ночью вместе с Алданом куда-то долго ползли. Алдан, с перевязанным лицом, поблескивал уцелевшим глазом и толкал меня в бок:

– Шевелись, старшой…

Я шевелился и, собрав силы, проползал очередной десяток метров. Хотелось жить…

Глава 10

Немецкая граната М-24, с длинной деревянной ручкой, она же на солдатском жаргоне «колотушка», уделала меня крепко. В санбате вытащили штук двенадцать осколков самой различной формы: смятые лепестки жести и металла, половинку крепежного кольца. Даже деревянная рукоятка не осталась без дела и, ударив в бок, сломала два ребра.

Рентгена в санбате не было, и некоторые осколки нащупывали обычной спицей. От сильной боли я потерял сознание. Врачи, опасаясь, что не выдержит сердце, отправили меня в госпиталь. Там просветили тело рентгеном и извлекли еще с десяток германских железячек, уже не вслепую.

Раны, хоть и не слишком глубокие, но многочисленные, да еще располосованные скальпелем, воспалялись, гноились. Их чистили, и вместе со всякой красно-бурой гадостью вытаскивали серые обрывки ниток от белья и гимнастерки. Так как ран было много, они сливались в крупные бугорчатые опухоли.

От обилия всевозможных лекарств я с неделю пробыл в состоянии полубреда. Есть ничего не хотелось, меня чем-то поили с ложечки и вводили глюкозу. Потом я стал различать лицо молодой хорошенькой медсестры. Мозги работали слабо, но я чувствовал, что прихожу в себя, а значит, буду жить. От обилия внезапно нахлынувших чувств погладил сестру. Куда тянул руку, не различал. Получилось, что погладил ее по заднице. Хорошенькая сестра отскочила и возмущенно крикнула:

– Вы чего себе позволяете?

– Позволяю, – бестолково повторил я.

– Руки не распускай! Лежат, как валенки, а потом под халат лезут.

Возмущенная медсестра повернулась и ушла, а раненые в палате захохотали:

– И правда, штрафник ожил!

– Если руку куда надо тянет, жить точно будет!

– А Людка дура, – рассудительно пробубнил чей-то голос, – не соображает, что человек с того света вернулся. Еще начальнику отделения пожалуется, что ее лапают.

– Лапают, – я снова пошевелил языком, радуясь, что он хоть и плохо, но слушается меня.

– Старлей, может, съешь чего? – доносилось, как сквозь вату. – Сальцо имеется.

– Какое к хренам сальцо! – возразил другой голос. – У него за неделю кишки усохли. Молоко или кашу жидкую надо.

Я шевельнул языком, но сил произнести еще что-то не хватило. Я снова заснул.

Окончательно пришел в себя дня через три. Ныли раны, но особенно донимал кишечник. Что такое запор, я до этого не знал. Жаловаться красивой и высокомерной Людмиле не хотелось. Вторая медсестра, совсем молоденькая девочка Света, тоже смущала меня. Рассказал при очередном обходе о своей беде майору-хирургу, который обругал помощника-капитана, а заодно и молоденькую Свету:

– Вы что, совсем за ранеными не следите? Буканов без сознания неделю лежал. Можно было догадаться, что у него кишечник не работал?