Читать книгу "Страшное гадание - Елена Арсеньева"

У нее не было больше сил ни на что, только рухнуть в уголпод стеной и опустить распухшие от слез веки. Конечно, можно было утешатьсятем, что она продолжит поиски завтра, послезавтра, в любой из оставшихся у неедней… если это было утешением! И последней мыслью перед тем, как Маринапровалилась в пучину неодолимого, мертвого сна, было воспоминание о том, какДесмонд не смотрел на нее там, в лесу… словно не хотел видеть, словно ее вовсе небыло на свете. Может быть, он чувствовал, что на ней уже поставила свое клеймосмерть?

* * *

О нет, утро не принесло ничего нового, кроме открытия, чтосмерть Марины будет отсрочена, потому что у нее были сыр, и хлеб, и вода.

Сначала она принялась делить этот жалкий припас на дни, идаже распределила их на десять частей, но потом ужаснулась тому, что ейпредстоит провести здесь целых десять дней, постепенно лишаясь рассудка отбезнадежности. И, словно из опасения, что Судьба непременно решит отмерить ей этижуткие дни, торопливо съела чуть не половину своего припаса и выпила чуть неполовину воды. Она почувствовала себя разом и лучше, крепче – и хуже, потомучто муки голода ей, всегда очень любившей покушать, представлялись чем-токошмарным. А жажда?!

И все-таки сегодня она с меньшим ужасом относилась кпредстоящим мучениям, потому что вчера, отчаянно шарясь по камере, сделаланаходку, значение которой смог оценить только освеженный сном разум. Недалекоот трупа Гвендолин Марина наткнулась на маленький стальной ножичек со стальнойже рукоятью и лезвием столь острым, что она лишь чудом не обрезала себе пальцы.И теперь Марина осознала: она вовсе не обречена на мучительную смерть от голодаи жажды, ибо в ее власти в любой миг прервать эти мучения. Лезвие слегкапроржавело там, где было запачкано кровью, но оставалось острым как бритва.Несомненно, этим самым ножичком, имеющим какое-нибудь медицинское название,Линкс вскрыл вены страдалице Гвендолин. То-то небось усмехается сейчас в аду(ежели котел с кипящею смолою или раскаленная сковорода, назначенные ему отнынеи вовеки, аминь, располагают к усмешкам!), наблюдая, как его ненасытная,неумирающая злоба обретает себе новую жертву! Хьюго, конечно, тоже счастлив –если только в эту минуту черти не рвут его раскаленными крючьями.

Урсула… о да, Урсула на небесах оплакивает бедняжку Марион,но что она может сделать? Умолить того, кто собирает слезы страдальцев, каккрохи драгоценных бриллиантов, сторицей воздать Джессике? Но ведь не из-заДжессики, если признаться честно, оказалась Марина в западне, а из-за Десмонда…

Десмонд! Любовь к нему привела Марину к смерти. Что прокутаиться от себя теперь, когда часы ее отмерены столь скупо: даже удайсябегство, ее сгубила бы тоска. Жизнь без любви превратила бы ее либо в такую жефурию, как Джессика, либо в помраченное вечным, безнадежным ожиданием безумноесущество вроде Урсулы, которое кидалось бы ко всякому встречному-поперечному своплем: «Десмонд?.. Ты не Десмонд!..» Можно наконец признаться себе: все этовремя, до последнего мига, ею владело желание услышать за спиной гневный окрикДесмонда, почувствовать на плече тяжелую руку, взглянуть в эти незабываемые,единственные в мире глаза, в которых лед снова сменился бы пламенем страсти.Неведомо почему, она непрестанно ждала, что некая высшая сила осенит прозрениемего холодный рассудок, зажжет любовью сердце, заставит осознать ту простуюистину, которую давно постигла Марина: они созданы друг для друга и разлука дляних – смерть. О нет, это лишь для нее – смерть…

А Десмонд так и не узнает! Любовь… нет, страсть к «русскойкузине» ушла, как уходит заря утренняя, и можно не сомневаться, что он весьмаскоро найдет утешение сердцу и телу. О, если б только раз его еще увидеть! Ещераз шепнуть ему: «Люблю!» – пусть это даже будет ее последним словом! Да, ждать31 июля ей уже не придется…

– Господи, – прошептала она, воздев глаза к потолку, ипромельк синего, чистого неба наполнил ее душу отчаянной тоской. –Господи…

Она не могла продолжать: из глаз хлынули слезы, и тяжелые,рвущие грудь рыдания прервали молитву.

Но что это? Что за странные звуки несутся словно бы из-застены?

Марина задержала дыхание. Тишина… Послышалось?.. Нет, огосподи, нет! Кто-то отчаянно скребется и мяукает!

Макбет!

Она упала на колени, замолотила кулаками по стене, однаколишь куски штукатурки и иссохшей глины, замуровывающей малое отверстие надсамым полом, были ей наградой. Только ладонь можно было туда просунуть, и эталадонь тотчас была горячо, шершаво облизана.

– Макбет, миленький! – навзрыд зарыдала Марина. –Спасибо тебе!

Она не осознавала, что говорит по-русски, но чудный кот,несомненно, все понял, потому что еще жарче принялся ласкаться к ней.

– Макбет, не уходи, не уходи, – шептала Марина, пытаясьсвободной рукой расширить отверстие, но снова и снова натыкаясь нанепробиваемую стену.

Неужто господь был так скуп, что послал ей только утешениебез надежды на спасение? Как ни умен Макбет, он всего лишь кот и ему все равноне удастся привести помощь…

И вдруг ее осенило. Приговаривая: «Макбет, Mакбетушко! Не уходи,голубчик!» (причем кот старательно мяукал в ответ, как бы убеждая Марину, чтоздесь он, здесь!), она рванула полоску от нижней юбки, ткнула ножичком, даже непочуяв боль, себя в безымянный палец, и принялась выводить слова на тонкойбатистовой полосе.

О, как трудно, как невыносимо трудно оказалось писатькровью! Слова отчаяния, любви, надежды так и рвались из сердца, но вывестиудалось лишь немногие:

«Я в западне. Картина. Дама в темнице. Спасите. Десмонд,люблю тебя! Марина».

Ей пришлось писать по-английски и доверить свою любовьвсякому досужему взгляду, ибо, напиши она по-русски, какой-нибудь неразумныйлакей мог бы счесть письмо пустыми каракулями, грязными разводами и выброситьэтот лоскуток – последнюю надежду Марины.

Макбет, словно поняв, что она хочет сделать, терпел, неотдергивал лапку, пока Марина привязывала к ней окровавленный лоскут.

– Mакбет, – шепнула она, и горло ей перехватило. –Теперь иди. Брысь! Брысь, слышишь? Макбетушко…

Она услышала легкий шорох – и зажала себе рот, чтобы не закричать,не умолять кота остаться, разделить ее последнее одиночество.

Это была тяжелая минута… это была тяжелая минута,растянувшаяся в несчетные часы, и в течение их Марина не раз готова быласхватиться за нож, чтобы прекратить свои душевные мучения, которые скоросольются с телесными, однако всегда в некий последний миг вспыхивало перед нейлицо Десмонда, и жажда увидеть еще раз это бесконечно любимое лицо вселяла внее решимость продолжать жить… продолжать страдать.

Помощь могла появиться в любую минуту. Помощь могла вовсе непоявиться. Никогда. Скажем, повязка соскользнула с лапки Макбета…