Читать книгу "Уготован покой... - Амос Оз"

Срулик тоже играет на своей флейте — в свободное время, по ночам. Хава уже покинула его квартиру и более не доставляет ему неудобств. Днем, встретив Срулика на пешеходной дорожке, члены кибуца пытаются остановить его, а то и просто приходят к нему в кабинет: обсуждают всякие мелкие проблемы, просят вмешаться в распределение людей на работы в кибуце, убеждают занять ту или иную позицию по вопросам экономики или образования. Срулик завел себе маленькую записную книжку, куда заносит каждую жалобу, каждый вопрос, каждое предложение, и не вычеркивает их до тех пор, пока не будет найдено решение или ответ, пока дело не завершится. Только по ночам он свободен и может музицировать, может писать и вычеркивать. При всем уважении к Иолеку, многие в кибуце утверждали, что такого секретаря, как Срулик — преданного делу, умеющего добиваться результатов, — у нас еще никогда не было. А порой случаются у нас и маленькие чудеса: рассказывают, что Поля Левин, одна из основательниц нашего кибуца, все эти годы проработавшая воспитательницей в детском саду, возглавляющая кибуцную комиссию по вопросам дошкольного воспитания, эта Поля Левин неожиданно получила от нашего Срулика альбом репродукций с картин Дюрера. Что бы это могло значить? Каждый судил об этом по-своему…

Как жаль, что усовершенствованный слуховой аппарат, купленный для Иолека, понапрасну валяется в ящике вместе с очками. Он не хочет слушать. И читать не хочет. Целыми днями сидит он в удобном кресле под смоковницей, глядя на деревья и облака. А быть может, он смотрит на птиц, на бабочек, на мух, роящихся в воздухе. Как осунулось его лицо. Эта прекрасная весна обрушила на Иолека жестокую атаку аллергической астмы. Дышит он тяжело и громко. Курить полностью бросил. Из-за аллергии слезы порой заливают его старческие глаза. Даже когда Амос, его младший сын, объявил ему, что осенью женится на своей подруге и что решил окончательно оставить кибуц и стать кадровым военным, даже и тогда не нашел Иолек для сына более пяти слов: «Ну. Хорошо. Прекрасно. Все равно».

Пришло письмо от Троцкого. На сей раз не Иолеку, а на имя нового секретаря кибуца. С сожалением должен сообщить, пишет Биня Троцкий, что до сегодняшнего дня ничего не получил от своего сына. Понапрасну он сидит и ждет, вдруг парень появится неожиданно. Но своих надежд он не утратил и не утратит никогда. Вот и брат его единственный исчез, и целых двадцать лет нет от него ни слуху ни духу. Но и в этом случае не теряет Троцкий надежды: все возможно в жизни, все может случиться. Не согласится ли Срулик от имени кибуца принять денежное пожертвование от Троцкого на создание «музыкальной гостиной». Или, возможно, библиотеки? Дома культуры? Пожалуйста, не отвечайте отказом. Ведь и он очень одинок, далеко уже не молод, и кто знает, сколько ему еще отпущено. В кибуце Гранот, несмотря ни на что, прожил он лучшие дни своей жизни. И здесь родился его единственный сын.

Срулик ответил ему письмом:

Благодарим за твое предложение. Через две-три недели обсудим его на заседании секретариата. Со своей стороны, я поддержу его.

Птица на заборе. Забор сложен из красного кирпича. Птица странная, нездешняя. Фазан? Дикий гусь? Все пространство картины тонет в туманной тени, кажется, все пропитано дождевой влагой. Но косой луч солнца блестящим копьем пробивает и тень, и туман, рассыпаясь ослепительными вспышками на поверхности кирпича в самом конце забора, в нижнем углу картины, вдалеке от птицы, которая — как неожиданно для себя обнаружил Азария — раскрыла клюв, словно изнемогая от жажды. А глаза у нее закрыты.

Тия примостилась на краю ковра. Зубами вычищает шерсть. Перестала. Улеглась. Какая-то тревога внезапно заставляет ее вскочить на ноги. Она обходит комнату, заползает под диван, вылезает оттуда, зевая и повизгивая, медленно идет к двери, но, передумав, возвращается и снова растягивается на ковре, но на сей раз так, чтобы оказаться поближе к окну.

Азария уже спрятал в шкафчик, висящий под потолком в ванной комнате, керосиновый обогреватель и достал из того же шкафчика вентилятор. Ибо зима уже миновала и наступило лето. Все книги, посвященные шахматам, а также журналы «Поле», которые получал Иони, расставил он на верхних полках стеллажа, а внизу расположил в алфавитном порядке книги Римоны об Африке.

Вечер. Половина одиннадцатого. Широкая кровать в спальне уже расстелена. Римона сидит в кресле. Ее тонкая, точеная фигурка уже утрачивает стройность — беременность становится заметной. Римона в голубом домашнем халате, летнем, без рукавов. Руки ее лежат на коленях. Что она видит там, перед собой, в складках коричневых штор? Во что воплощается там этот мягкий волнующий свет, который излучают ее глаза? Возможно, оживает для нее, обретая некую форму, музыка, поскольку на проигрывателе крутится пластинка. Но не «Чары Чада» — с этим покончено, и не негритянские мелодии с берегов Миссисипи, подаренные ей Хавой, звучит скрипичный концерт Баха. Азария окинул Римону взглядом и увидел ее тело, расслабившееся в кресле, ее маленькую грудь и уже начавший округляться живот, худенькие коленки, слегка раздвинутые под голубым домашним халатом, светлые волосы, упавшие на плечи, причем на левом плече их чуть больше, чем на правом. Она не почувствовала его взгляда. Погружена в себя. Сияние, исходящее от ее лица, как аромат, обволакивает ее всю.

Она более не выписывает на маленькие карточки все, что удавалось ей найти в библиотеке об африканских чарах. Она более не сбривает волосы под мышками. Чего она ждет, Римона? Пирога, что доходит в печке на кухоньке? Или Азарию, молча и сосредоточенно склонившегося над маленьким шахматным столиком, который Иони вырезал из оливкового дерева в прошлом году? Азария, похоже, уже избавился от юношеской нескладности, он почти мужчина. Играет сам с собою в шахматы. Решил оставить на доске только считанные фигуры: черного короля, ферзя, ладью, коня и две пешки, а у белых — короля, ферзя, две ладьи и одну пешку. Азария погружен в молчание. Времени у него достаточно. И тишины. Порою слышно, как на веранде в картонной коробке царапается черепаха, найденная давно, еще во время их первой совместной прогулки в деревню Шейх-Дахр. Когда-то про себя назвал Азария эту черепаху Ионатаном. А теперь зовет ее просто черепахой. Когда-то он играл в шахматы, целиком полагаясь на интуицию, на странное озарение, осенявшее его по временам, теперь он старательно изучает шахматную литературу, оставленную ему Ионатаном. Когда-то он ремонтировал машины в гараже, полагаясь на опыт, приобретенный в армии, теперь углубляется в инструкции по уходу и эксплуатации машин фирм «Фергюсон», «Джон Дир», «Мессей-Харрис». Когда-то он сидел здесь напротив Иони, выкуривая сигарету за сигаретой, теперь же старается дымить поменьше, поскольку вычитал в газете, что табачный дым вредит беременной женщине и будущему ребенку.

Они молчат. А когда Римона внезапно поднимается и Азария вскидывает на нее глаза, она улыбается ему улыбкой маленькой девочки, заслужившей прощение. Идет она на кухоньку, чтобы проверить лучинкой готовность пирога: пусть еще пропечется. Возвращаясь, Римона прошла мимо Азарии, и на него повеяло лимонным шампунем и миндальным мылом. Она коснулась его лба ладонью, словно опасаясь, что у него небольшой жар. Азария тоже прикоснулся к ней — легко тронул за плечо и сказал: