Читать книгу "Толмач - Михаил Гиголашвили"

– А тебя кто вообще ебет? – холодно воззрился он на меня своими голубыми до пустоты зрачками. – Твое дело маленькое – переводить или молчать в тряпочку, если не спрашивают.

– Ты за языком следи! Не в омоновке тут! – холодно ответил я ему, что вызвало его кривую усмешку:

– Смотри ты, футы-нуты, ножки гнуты!

Внутри начало закипать, но я решил быть умней:

действительно, дело толмача маленькое – переводи или молчи, чего со своими советами лезть?.. Да еще к кому?..

Шнайдер тем временем стал уточнять даты приводов и вызовов в полицию. Дубягин нехотя буркал что-то в ответ, путал числа, даты, дни и месяцы, матерился, расстегивал и застегивал куртку и наконец сказал мне:

– Я вижу, он мне подлянку готовит. Ты переведи ему: если он меня укроет, спрячет – я ему пять тысяч баксов премии дам. У меня есть, заныкано на черный день. А если он мне отказ даст, я его порешу, как телка! Мне терять нечего, у них смертной казни нет. А в тюрьме тут, говорят, русских пацанов навалом. Лучше тут в тюряге сидеть, чем там пропасть.

– Ты уверен, что это надо ему сейчас услышать? – спросил я в ответ, тут же упрекнув себя за это уточнение.

Дубягин прикрыл глаза, подумал. И сказал твердо и колюче:

– Да. Пусть, гнида, знает!

Я перевел его слова. Шнайдер непонимающе посмотрел на него, тут же позвал Зигги и взволнованно сообщил в микрофон, что беженец предлагал ему взятку пять тысяч долларов, а потом угрожал смертью в присутствии двух свидетелей.

– Как он сказал?.. Повторите! – велел он мне.

– Может, сказать, что неудачно пошутил? – еще раз переспросил я у Дубягина, но тот медленно покачал головой:

– Какие уж шутки… Нет, скажи так, как я сказал. Пусть, гусь, не удивляется, когда в печь попадет. Его предупреждали. И тебе не поздоровится. Заодно.

Я подтвердил, что да, беженец грозит не только Шнайдеру, но и мне (мало ли что, пусть в протоколе будет, хотя, если убьют, от этой приписки мало пользы будет). Зигги и Шнайдер с неодобрением смотрели на Дубягина. Он взирал на них с наглым презрением.

– Полагаю, что на этом интервью можно считать законченным, – изменившимся голосом сказал Шнайдер. – Этот молодчик желает что-нибудь добавить?

Дубягин желал добавить еще пару слов в адрес матери Шнайдера и всех немцев. И опять пригрозил, что убьет его, если получит отказ:

– Я вижу, с ними по-хорошему нельзя. С ними надо – строго.

Я перевел и эту реплику.

– Все. Интервью окончено! – нервно заключил Шнайдер, стал собирать бумаги, а меня попросил задержаться, чтобы перевести справки и выписки.

Дубягин, бормоча ругательства, полез из-за стола, начал протискиваться у меня за спиной, между стулом и стеной. Боковым зрением, краем глаза я успел заметить, что он, оказавшись вблизи Шнайдера, то ли поскользнувшись, то ли замахнувшись, то ли желая по-хулигански испугать, вдруг сделал рукой резкое движение. Зигги перехватил руку, повис на ней, успев ударить его ботинком под колено. Дубягин взвыл. Оба упали на пол. Шнайдер выхватил из ящика стола гантель, но задел в спешке монитор, который рухнул вниз, увлекая за собой со стола всякую мелочь. В звоне и грохоте заискрили провода.

Зигги и Дубягин боролись на полу, ударяясь о полки. На них посыпались акты и книги, попадали календари и фотографии. Мусорное ведро перевернулось. Зазвенел поднос с кофеваркой и чашками. Сахаром обсыпало все вокруг. Я под шумок, делая вид, что разнимаю, пару раз крепко ткнул омоновца ногой под ребра. Зажатый мертвой хваткой Зигги, Дубягин с ревом ворочался на полу, как медведь, в которого вцепилась собака. Шнайдер рвал шнуры и провода, крича:

– Обмотать, обмотать!

В кабинет вбежали сотрудники. Сбили поднявшегося было на ноги Дубягина, обмотали его руки и ноги удлинителями и выволокли, как куль, в коридор. Полиция прибыла через десять минут. Два дюжих молодца в зеленой форме, развязав Дубягину ноги, подняли его, сняли провода с рук, а руки завели назад и закрыли в наручниках, после чего потащили его к машине. Дубягин дергался и орал, что всех замочит. Когда его впихивали в машину, к окнам прильнули лица. Отовсюду неслись реплики и восклицания:

– Бандиты! Мафия!

– Русское чудовище!..

– Такого даже албанцы не делают!..

– Всюду террористы!

– Шнайдера чуть не убил!

В кабинете сотрудники возились с разбитым монитором. Зигги прилаживал оторванный рукав. Ненужный резиновый дручок он снял. А Шнайдер держался героем и всем взволнованно рассказывал, как русский монстр на него напрыгнул и как он ловко скинул его на пол, а Зигги и переводчик помогли его скрутить. Шнайдер говорил со всеми одновременно, принимал поздравления и соболезнования, жал мне руку, благодарил за помощь и тут же собрался домой – «психотравму переработать», на что никто, конечно, не возражал.

Когда я с некоторой опаской выходил из здания (а ну, кореши Дубягина по кустам сидят?), Бирбаух взволнованно сказал мне:

– А что я вам говорил утром?.. Ведь и убить запросто могут, бандиты! Их же перед интервью не обыскивают, а надо бы. А то что?.. Взял под мышку топор – и готово. Опасно!.. Эх, недаром говорят, что все стоит денег, только смерть бесплатна. Зато она стоит жизни…

Не могу молчать

Дорогой друг! Опять ною: новая метафизика напала – давление. Отвратная штука. Еще от Остапа Бендера известно, что на каждого гражданина давит столб силой в двести четырнадцать кило. Но и гражданин давит на столб. И чем гражданин сильнее – тем сопротивление столба больше, особенно если гражданин – дубовый болван. В итоге – инсульты, инфаркты, удары, припадки, комы. Вот, в лагере рассказали об одном переводчике, который всю жизнь языки учил, да какие – верхненубийский, древнееврейский, санскрит – языков десять выучил, а как его кондратий апоплексиевич хватил – так семь из десяти напрочь забыл! Где-то сосудишко мерзкий лопнул – и все, инсульт-привет!.. Вот и учись потом всю жизнь, света не видя, иероглифы зубри! Зачем?.. Венка треснула – и все насмарку. Бляшка поперек капиллярчика встала – и опять белый лист, «пипи-каки» учить сызнова надо… Очень несправедливо.

И вообще – учишься всю жизнь, познаешь, а как все выучил и познал – так и умирать пора. Обидно!.. А нельзя ли учиться – и не умирать?.. Или, в крайнем случае, вначале умереть, а потом уже всю вечную жизнь учиться, чтоб усилия зря не пропадали?.. Это со всех точек зрения самым выгодным кажется. Ну, да от небесного террориста логики дождешься, как же!..

Впрочем, учись – не учись, а все равно на свете радостного мало, суди сам: в детстве слаб и неопытен, в юношестве пубертат гнетет, в зрелости всяких проблем по горло. Потом начинаются боли и болезни, переходят в хронические. А дальше – старость с ее маразмом и склерозом. И венцом – долгожданная смерть. А когда жить-то?.. Только садомазохист небесный мог такую свинью человеку подложить… Да, старость не радость, а маразм – не оргазм.