Читать книгу "Император. Поле мечей - Конн Иггульден"

— Пару слов наедине, — пригласил друга Цезарь.

Красс тут же все понял и ушел, чтобы не мешать разговору. Брут принялся поправлять сползавшие одеяла.

— Так что же? — поторопил он.

— Здесь твоя мать, — коротко произнес Цезарь.

Брут замер и пристально взглянул на него. Лицо застыло от внезапного сознания неприятной истины.

— К кому она приехала, к тебе или ко мне?

— К обоим, Брут.

— Итак, после того как ты поднял на нее руку, она решила вернуться к тебе и проникла в твою постель?

Цезарь гневно прервал его:

— Хоть бы раз ты подумал, прежде чем что-то сказать. Я больше не собираюсь терпеть оскорблений, учти. Еще одно слово в оскорбительном тоне, и я просто прикажу повесить тебя на площади. Больше того, сам затяну веревку.

Брут наконец повернулся, и Цезарь увидел, что при нем нет оружия. Это радовало. Брут заговорил медленно, будто щипцами вытягивал из себя слово за словом.

— Ты и сам знаешь, сколько я сделал для тебя и сколько битв мне удалось выиграть. Всю свою жизнь я служил тебе верным мечом и не давал повода усомниться в преданности и искренности. И после всего этого, едва ощутив укол гнева, ты угрожаешь мне виселицей? — Он подошел к Цезарю вплотную. — Забываешься, друг. Ведь я с тобой с самого начала. И каков же результат? Может быть, ты восхваляешь мое имя так же, как восхваляешь Марка Антония? Или за то, что я не однажды рисковал жизнью, доверяешь командование правым флангом? Нет, ничего подобного! Вместо этого просто являешься сюда и начинаешь разговаривать, словно с провинившейся собакой!

Юлий потрясенно наблюдал за неожиданной вспышкой гнева. Губы Брута скривились в ядовитой усмешке.

— Прекрасно. Пусть будет так. Твои отношения с моей матерью меня не касаются. Она сама уже не раз давала мне это понять. Но я не останусь здесь, если ты собираешься провести зиму… возобновив прежние отношения. Такая формулировка тебе больше нравится?

Цезарь молчал, не зная, что сказать. Хотелось сгладить острый разговор с другом, но после неосторожных угроз любые слова покажутся фальшивыми. В конце концов он так ничего и не ответил, продолжая стоять с холодным и непреклонным видом.

— Если решишь уехать, удерживать не буду, — наконец после долгого молчания процедил он сквозь зубы.

Брут покачал головой.

— Вам обоим мое присутствие будет неприятно, как будто я собираюсь за кем-то следить. А потому лучше до весны уехать в Рим. Тем более что здесь меня ничто не удерживает.

— Ну что ж, если таково твое желание… — задумчиво произнес Цезарь.

Брут ничего не ответил и снова повернулся к лошади. Юлий же стоял, понимая, что должен сказать нечто значительное, и не находя подходящих слов. Брут поправлял упряжь, что-то шепча в самое ухо лошади. Потом быстро вскочил в седло и сверху вниз посмотрел на человека, которого уважал больше всех на свете.

— Чем история закончится на этот раз, как ты думаешь? Ты опять ее ударишь?

— Не твое дело, — резко оборвал Цезарь.

— Мне не слишком нравится наблюдать, как ты обращаешься с Сервилией, словно с очередной жертвой. Когда же наступит пресыщение? Даже Галлии тебе мало, потому ты и затеял строительство двадцати новых кораблей. Любая кампания должна когда-нибудь закончиться, об этом тебя никто не предупреждал? Да, войне приходит конец, и легионеры отправляются по домам, а вовсе не ищут все новых и новых приключений на свою голову.

— Поезжай в Рим, — ответил Цезарь, — отдохни до весны. Но не забудь: когда она наступит, ты снова мне понадобишься!

Брут накинул подбитый мехом плащ и укутался потеплее. Денег у него было достаточно, чтобы по дороге на юг хорошо питаться, а душа отчаянно рвалась прочь, подальше от этого места. Но, крепко сжав поводья и взглянув в расстроенное лицо друга, он понял, что не сможет уехать без слова примирения.

— Весной непременно вернусь, — лаконично произнес Брут и пришпорил коня.

На следующее утро Красс и Помпей отправились обратно в Рим, оставив дом в распоряжение Цезаря. Жизнь потекла спокойно, по ровному руслу: с утра полководец диктовал Адану письма и донесения, а весь оставшийся день проводил с Сервилией. Они вместе ездили на запад, к верфям, где строились суда, и недели пролетали за неделями незаметно, словно Цезарь проводил со своей любимой медовый месяц. Юлий не знал, как достойно возблагодарить судьбу за возвращение возлюбленной. После трудностей и лишений галльской кампании в римском городе все приносило радость: и посещение театров, и даже простая, но родная речь улиц и площадей. Так хотелось вновь увидеть Рим! Но осторожность приходилось соблюдать даже в Аримине. Ведь если ростовщики пронюхают, что он вернулся в страну, то потребуют уплаты долгов. А ему необходимо кормить легионеров всю суровую зиму.

Цезарь сознавал, что люди, подобные Герминию, куда больше жаждут возврата денег, чем его крови. Если его схватят и насильно вернут в город, они останутся с пустыми руками. И все-таки он велел воинам не снимать доспехов, лишь прикрывая их плащами. Сам же Юлий избегал появляться в тех домах, где его могли узнать.

Он упивался обществом Сервилии. Ее любовь дарила Цезаря свежестью зеленого оазиса, нечаянно встреченного уставшим путником в пустыне. Жажду любовных утех утолить никак не удавалось, и мысли постоянно возвращались к щедрой подательнице наслаждений. Однако зима подходила к концу, дни становились теплее, неумолимо удлиняясь и острой, почти физической болью напоминая о неизбежности разлуки. Временами Цезарь всерьез думал о том, чтобы взять любимую с собой или хотя бы обеспечить ей возможность навещать его в тех новых землях, которые он собирался присоединить к римским владениям. Тысячи поселенцев уже занимались обработкой девственной земли, так что можно было говорить о создании пусть и не роскошных, но вполне комфортных условий существования.

Все это были лишь мечты, и любовники прекрасно понимали их эфемерность, хотя иногда позволяли себе пофантазировать и рассуждали о том уютном домике, который они построят для Сервилии в провинции. Красавица была связана с Римом так же тесно, как и римские сенаторы. Он настолько прочно вошел в ее плоть и кровь, что иной жизни для нее просто не существовало.

Именно Сервилия рассказала Цезарю о том, как цепко завладели бедными районами Рима Клодий и Милон. Юлий считал, что позиции Помпея достаточно прочны, а потому написал ему письмо, в котором снова предлагал поддержку в получении титула и прав диктатора. С одной стороны, Цезарь понимал, что доверять этому человеку полностью нельзя. Но никто, кроме него, не обладал ни силой, ни возможностью держать в руках непокорный и полный противоречий город, а потому предложение поддержки шло от чистого сердца. Диктатура Помпея казалась панацеей от поглощающей город анархии.

За зиму Цезарь страшно устал от той бледной копии Рима, которую представлял собой Аримин. Он не мог дождаться, когда же в горах сойдет снег, хотя окончание зимы несло с собой ощущение скрытой вины и чувство страха. Ведь каждый день приближал ответ на вопрос: вернется ли самый близкий из друзей, или придется преодолеть горные перевалы без него?