Читать книгу "Валентайн - С. П. Сомтоу"

Он играет с яблоком, перекидывает из руки в руку. Его сверкающие бока отражают свет, словно медное зеркало. Симона смотрит. И вдруг шаман превращается в существо с тысячей рук, а яблоко, которое он подкидывает и ловит, — уже не яблоко, а весь мир.

Симона смотрит.

Искушение велико.

* * *

• память: 1520 •

В Тенотчитлане весна. По всему царству проходят ритуальные празднества, посвященные Шипе-Тотеку. Жрецы облачаются в кожу, снятую с жертв, — празднуют гибель и возрождение мира, новый посев кукурузы, благополучное возвращение богов с Узкого Перехода между миром живых и мертвых.

Люди ликуют. Танцуют на ночных улицах... пируют мясом убитых пленников... играют свадьбы... по всему царству играют свадьбы, ибо сейчас самое благоприятное время для зачатия потомства. Супруга Великого Змея, первый министр правителя, полна радости.

Один Монтесума печален и озабочен.

Он знает, что Кецалькоатль уже в пути. Скоро он будет здесь и востребует свое царство назад. Уже очень скоро. Приближается время великой скорби. Может быть, это — последнее празднество, посвященное Шипе-Тотеку.

Монтесума послал приглашение богу, но этот жест ничего не значит. Боги приходят по собственной воле. Им не нужны приглашения. Бог скоро придет — придет танцевать на руинах мира, и правитель империи Пятого Солнца, носящий титул Говорящего Первым, знает, что он не в силах этого изменить.

Он целыми днями сидит в чертоге Дымящегося Зеркала на вершине великой пирамиды, откуда виден весь город у озера. Он разговаривает только с мальчиком, который всегда говорит загадками. И мальчик-вампир, которого здесь называют Незапятнанным Мальчиком, который не отражается в зеркалах и чьими устами говорит сам Тецкатлипока, отвечает на его многочисленные вопросы в эти последние дни перед гибелью мира единственным способом, какой здесь возможен. Вечерние сумерки постепенно густеют. Уже скоро ночь. Отовсюду слышны крики жертв. С наступлением темноты ритуальные свежевания не прекратились, ибо сейчас темные времена и боги стали капризны и требовательны.

— Что будет, когда вернется Пернатый Змей? — спрашивает Монтесума.

— Все — иллюзия.

— Я знаю, знаю. Но мне в отличие от тебя трудно избавиться от иллюзий. Меня называют богом, но я не бог. Пусть даже космоса не существует, но я не могу убедиться в этом на опыте.

Неожиданно снизу доносится гул толпы.

— Что происходит? — говорит Монтесума и призывает жрецов. Он очень медленно поднимается с трона — ему надо двигаться осторожно, чтобы не повредить свой плащ из ста тысяч перьев кетцаля, — и подзывает к себе старейшего из жрецов, который простирается ниц. В его глазах дрожат слезы.

— Мы не хотели мешать твоему разговору с богом, — говорит жрец.

— Что там случилось?

— Они уже здесь, уже в городе. Рушат и жгут все на своем пути. Подъемные мосты уничтожены, но они все равно идут. Они уже близко. Еще пара минут — и они выйдут к храму.

— Утри слезы, жрец. Мы не будем жалеть ни о чем. — Монтесума направляется к выходу, сделав знак мальчику, чтобы тот шел за ним. Мальчик-вампир выходит из дымной комнаты. Солнце уже почти село, но ему все равно неприятно стоять под его лучами. Он прячется в тени огромной статуи какого-то божества с голым черепом вместо лица.

У алтаря — суматоха и суета. Жрец пытается втиснуться в кожу, только что снятую с очередной жертвы, высокорожденной женщины, но та никак не налезает на его дородные формы. Новая жертва, мужчина, уже ждет на алтаре, но про него, кажется, все забыли. Он возмущенно кричит, просит, чтобы его не лишали чести, положенной ему по праву — он заслужил это право, победив в соревновании метателей копья. Они стоят почти по лодыжку в крови, что течет алым потоком по напластованиям старой запекшейся крови. Далеко-далеко внизу слышится лязг металла о камень. Бледные боги, пришедшие из-за моря, уже приближаются к пирамиде.

— Быстрее! — говорит Монтесума. — У нас мало времени!

Он отбирает обсидиановый нож у перепуганного жреца и сам убивает жертву на алтаре — одним ударом вспарывает ему грудь и вырывает сердце. Сжимает его в кулаке. Кровь брызжет фонтаном, заливая лицо правителя и царственный плащ из перьев, с которым он так осторожничал прежде.

Монтесума швыряет сердце мальчику-вампиру. Тот ловит его на лету и подносит к губам. Облизывает, как котенок — лапу. Мгновенный прилив энергии. Он подходит к краю площадки и смотрит вниз. Испанцы уже на площади. Конские копыта стучат по камням, высекая искры. Город охвачен пламенем. Люди выскакивают из горящих домов, как пчелы — из горящего улья. Грохот пушек перекрывает истошные крики. Но все это происходит как бы в миниатюре — там, далеко внизу. Город горит. Кажется, будто горит даже озеро, потому что все островки, и мосты, и каноэ охвачены пламенем.

— Так красиво, — говорит Монтесума. — Да, это красиво — все это безумие. Хотя это конец. Гибель всей нашей цивилизации.

На алтарь кладут очередную жертву. Монтесума заносит нож и убивает — равнодушно, бесстрастно и как бы походя, как будто вставляет в ухо серьгу. Убивает одним ударом, вырывает сердце и снова бросает его вампиру. Остальные жрецы расчленяют тела и сбрасывают их вниз — на ступени широкой лестницы на пирамиду, как будто эти кровавые приношения могут остановить пришествие Кецалькоатля. Но его ничто уже не остановит. Ничто. Кони уже у подножия пирамиды. Броня испанцев сияет — это отблески пламени. Мечи обнажены. Знамена испанской короны летят по ветру. Кортес — впереди.

Монтесума узнает бога. Он оборачивается к богу-ребенку и говорит:

— Будь все по-другому, ты бы правил до конца священного года. Но сейчас у нас нету другого выбора, кроме как пожертвовать самым дорогим, что у нас есть. Не печалься.

— Ты даже не знаешь, — говорит мальчик-вампир, — как я хочу умереть.

Грохот тяжелых сапог по камню. Все ближе и ближе. Четкий, ритмичный — пугающий.

— Тогда ложись на алтарь.

Мальчик стоит — неподвижный и безучастный, как кукла, — пока жрец снимает с него одеяния бога. Полностью обнаженный, он ложится на холодный камень. Он не боится смерти. Он уже умирал. Он уже умер. Дым ароматных курений из четырех жаровен по углам алтаря застилает луну.

Он думает: «Моя смерть не остановит гибель этого мира. ОН это знает, и я это знаю. Но он должен хоть что-то предпринять. А я, как всегда, должен сыграть роль в чьем-то чужом спектакле. По крайней мере на этот раз я могу умереть по-настоящему. Я стал тем, кто я есть, в предсмертной агонии горящего города — так, может быть, мне суждено умереть точно так же?»

Нож опускается. В дыму ароматных курений — мгновенный просвет. Он видит сияющую луну, а потом...

Шаги уже совсем близко.

Рука с ножом застывает в воздухе. Кто-то перехватил ее — не дал ударить. Святотатство! Жрецы в потрясении замирают.