Читать книгу "Пасьянс на красной масти - Кирилл Шелестов"

Он поморщился, явно считая мой сарказм неуместным, допил свое пиво и вытер бороду бумажной салфеткой.

— Мое предложение будет действовать до возвращения в Россию, — заключил он. — Потом оно теряет смысл, потому что механизмы уже начнут крутиться.

— Ефим, — сказал я, даже не пытаясь смягчить смысл своих слов. — Ты проиграешь. Точнее, вы оба проиграете. В таких войнах не бывает победителей. Но для тебя это может обернуться катастрофой.

— Это твой прогноз? — Он упрямо сощурил глаза.

— Это мой прогноз! — подтвердил я.

— Ты не знаешь моих возможностей, — многозначительно усмехнулся Гозданкер. — В отличие от Храповицкого, я не выставляю их напоказ. Я закрытый человек.

— Это не имеет значения, — покачал я головой. — Если убийство стоит десять тысяч, то ты, конечно, можешь отдать сто, но это не заставит никого планировать лучше, а главное, не спасет твою собственную жизнь. Думаю, исход вашей драки будет определяться не возможностями, а личными качествами. Храповицкий жестче. И последовательнее.

— Ты ставишь мне в вину то, что я добрее? — спросил Гозданкер, явно задетый моими словами.

— Ты не добрее, — возразил я. — Ты мягче.

Я имел в виду, что он слабее, но мне не хотелось его обижать.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Расставаться с любимой женщиной труднее, чем выходить из запоя. И в том и в другом случае ты учишься жить заново. Однако мучительное похмелье рано или поздно проходит. Утрата же близкой женщины — как инвалидность: нельзя ни привыкнуть, ни смириться. На людях еще терпишь. Оставшись в одиночестве, лезешь на стену.

После возвращения из Амстердама прошло целых две недели, но облегчения пока не предвиделось. Я старался не думать о ней каждую минуту, то есть каждую минуту я уверял себя, что я о ней уже не думаю. И если мне удавалось отвлечься на четверть часа, я гордился победой.

Я выкуривал по четыре пачки сигарет в день, боялся считать чашки выпиваемого кофе и похудел на два килограмма. Я пытался заполнять бессонные ночи знакомыми девушками, но выходило только хуже. Девушки жаждали внимания, а я готов был делиться с ними только деньгами. К тому же в такие ночи меня посещали приступы необузданной ревности. При предательской мысли о том, что она решает проблему выздоровления тем же образом, что и я, мне хотелось переубивать всех: ее, девушек и себя.

Я изо всех сил не звонил ей и не ехал в Нижне-Уральск. Я вообще стоял насмерть, будучи в глубине души уверенным, что легче помереть, чем так мучиться. Несколько раз ночью у меня звонил телефон, я брал трубку и слышал молчание. Я верил, что это она, и малодушно надеялся, что ей так же плохо, как и мне.

Эту отвратительную картину полной безысходности довершал тусклый колорит служебных неприятностей.

За все время, прошедшее после поездки, мы с Храповицким ни разу не разговаривали с глазу на глаз. Мое заявление об увольнении лежало у него в столе. Он его не подписывал и, судя по всему, не собирался давать ему хода. Но наши с ним отношения оставались весьма напряженными. И на моем положении в фирме это, естественно, сказывалось.

Я по-прежнему присутствовал на всех совещаниях, но теперь шеф демонстративно не спрашивал моего мнения и вообще избегал обращаться ко мне на людях, и хотя внешнюю вежливость сохранял, она носила подчеркнутый характер, без дружеской небрежности.

Виктор и Вася, долго и ревниво привыкавшие к тому, что Храповицкий не мог прожить без меня и пары часов, терялись в догадках по поводу внезапного охлаждения. Разумеется, какие-то слухи о моей ссоре с губернатором до них доходили, слишком много было свидетелей той злополучной сцены. Но никто ничего не знал наверняка.

Вася порой приставал ко мне с расспросами, но я отмалчивался. Так или иначе, но их поведение со мной стало неприметно меняться. Конечно же, не в лучшую для меня сторону. Что, в свою очередь, правильно понималось нашими подчиненными, всегда чуткими к веяниям из административного крыла. У меня уже случилось несколько мелких стычек с другими директорами, которые прежде не осмеливались мне перечить. И даже Савицкий, встречаясь в коридоре, как-то по-особенному косился в сторону. Все это, разумеется, были мелочи, но я не сомневался, что разговоры о моем скором увольнении уже идут за моей спиной.

Справедливость требует признать, что Храповицкий тоже не светился радостью. Возможно, он ждал, что я подойду к нему первым и попытаюсь объясниться. Я же в своем нынешнем подавленном настроении не видел в этом особого смысла. Во-первых, у нас была разная оценка того, что произошло, и, зная его упрямство, я не рассчитывал его переубедить. А во-вторых, зная свое упрямство, я опасался, что, начав с покаяния, я, как это часто бывает, разойдусь и наговорю много лишнего.

2

Храповицкий собрал нас утром в пятницу.

— Губернатор подписал наш проект! — довольно хмуро объявил он, стараясь не смотреть в мою сторону. — И направил его на одобрение в областную думу. Даже не знаю, радоваться ли нам по этому поводу или плакать.

Я понимал причины его раздражения. Назначая на этот проект вместо нашего человека кого-то из своих ставленников, губернатор отодвигал нас от нашего же детища, сохраняя финансовые рычаги под своим контролем. Теперь уже не Лисецкому предстояло кормиться из наших рук, а нам — из его. Это было вдвойне обидно, поскольку весь план был придуман и подготовлен нами.

И все-таки я считал подписание проекта победой. Пусть даже не такой сокрушительной, как хотелось бы мне и Храповицкому.

— Наконец-то! — не удержался я от восклицания. Храповицкий метнул на меня быстрый взгляд и тут

же отвел глаза.

— А о каком проекте речь? — с любопытством осведомился Вася. — Я как-то пропустил.

Виктор зевнул, прикрыв рот рукой. Храповицкий скептически посмотрел на своих партнеров.

— Это ничего, что я вас отвлекаю? — поинтересовался он.

Виктор не отреагировал на издевку.

— Ну что ты сердишься, — виновато забубнил Вася. — Я закрутился. Можно же все объяснить по-человечески.

— И знаете, кого он хочет поставить во главе проекта? — продолжал Храповицкий, не обращая на него внимания, по-прежнему мрачно. — Нашего лучшего друга Плохиша!

Вася аж подпрыгнул.

— Ну, это уж, блин, совсем на фиг! — возмущенно воскликнул он. Считая себя европейцем до мозга костей, он всегда проявлял брезгливое отношение к бандитам.

Впрочем, сейчас был поражен даже Виктор, вечно напускавший на себя равнодушный вид.

— Он что, окончательно рехнулся?! — подал он голос. — Никогда не считал его умным человеком, но подобной дури не ожидал даже от него. Плохиш же вообще не соображает в сельском хозяйстве! Он только и умеет, что воровать да отнимать! Не говоря уже о его уголовном прошлом! Идиотизм! Зачем Лисецкому такой скандал?